История возникновения русской летописи «Повести временных лет»

Источники и структура древнейшей летописи

Детальное знание своей истории мы получаем в основном благодаря бесценному материалу, содержащемуся в русских летописях. В архивах, библиотеках и музеях их насчитывается несколько сот, но по существу это одна книга, которую писали сотни авторов, начав свой труд в 9 веке и окончив его спустя семь столетий.

Начиная с XI в. и вплоть до конца XVI столетия на Руси велись систематические погодные записи о произошедших событиях: о рождении, о княжении или смерти князей, о войнах и дипломатических переговорах, о строительстве крепостей и освящении храмов, о пожарах городов, о стихийных бедствиях -- наводнениях, засухах или небывалых морозах. Летопись и была сводом таких ежегодных записей. Летописи являлись не только способом фиксации «для памяти» произошедших событий, но и важнейшими документами, зеркалом нашей истории.

В настоящее время известно более двухсот списков летописей.

Каждый летописный список имеет свое условное название. Чаще всего оно давалось по месту хранения (Ипатьевский, Кёнигсбергский, Синодальный и т. п.) либо по фамилии прежнего владельца (Радзивиловский список, список Оболенского, Хрущевский список и др.). Иногда летописи называются по имени их заказчика, составителя, редактора или переписчика (Лаврентьевский список, Никоновская летопись).

Отечественное летописание всегда опиралось на устную, зачастую фольклорную, традицию, в которой не могли не сохраняться отзвуки былых времен. Такова и древнейшая часть “Повести временных лет”, посвященная событиям, случившимся до рождения Нестора-летописца, она опирается главным образом на устные предания.

В 1039 году в Киеве учредили метрополию - самостоятельную организацию. При дворе митрополита был создан Древнейший Киевский свод, доведенный до 1037 года.

В Новгороде в 1036г. создается Новгородская летопись, на основе которой в 1050г. возникает Древний Новгородский свод.

В 1073г. монах Киево-Печерского монастыря Нестор Великий, используя древнейший Киевский свод, составил первый Киево-Печерский свод, куда включил исторические события происшедшие после смерти Ярослава Мудрого (1054г.).

На основании первого Киево-Печерского и Новгородского свода создается второй Киево-Печерский свод. Автор второго Киево-Печерского свода дополнил свои источники материалами греческих хронографов.

Второй Киево-Печерский свод и послужил основой "Повести временных лет", первая редакция которой была создана в 1113 году монахом Киево-Печерского монастыря Нестором, вторая редакция - игуменом Выдубицкого монастыря Сильвестром в 1116 году и третья - неизвестным автором в том же монастыре в 1118 году.

«Повесть временных лет» открывается историографическим введением. В нем средневековый читатель узнавал чрезвычайно важную для себя вещь: славяне -- не безродные «насельники» на земле, они -- одно из тех племен, которые, согласно библейскому рассказу, расселились по ней в те незапамятные времена, когда схлынули воды всемирного потопа и праотец Ной со своими домочадцами вышел на сушу. И происходят славяне, утверждает летописец, от самого достойного из сыновей Ноя -- Иафета. Нестор рассказывает об обычаях полян, племени, на земле которого стоит Киев, автор неуклонно подводит читателей к мысли, что Киев не случайно стал «материю градом русским».

Отличие «Повести временных лет» от других летописных источников

«Повесть временных лет» была и продолжает оставаться основным источником по древнерусской истории. К характерным особенностям данного произведения относятся: сложность и запутанность текста, противоречия различных частей летописи, возникающих возможно из-за того, что они были написаны разными авторами. Изучение древнерусского летописания историками ведётся на протяжении уже двух веков.

Созданная в первые десятилетия XII в., «Повесть» дошла до нас в составе летописных сводов более позднего времени. Самые старшие из них - Лаврентьевская летопись - 1377 г., Ипатьевская летопись - 20-е годы ХV века, Первая Новгородская летопись - 30-е годы ХIV века.

В Лаврентьевской летописи "Повесть временных лет" продолжена северорусской Суздальской летописью, доведённой до 1305 г., а Ипатьевская летопись помимо "Повести временных лет" содержит летопись Киевскую и Галицко-Волынскую, доведенную до 1292 г. Все последующие летописные своды ХV - ХVI вв. непременно включали в свой состав "Повесть временных лет", подвергая ее переработке.

Она не осталась принадлежностью только древнего киевского летописания. Каждый летописный свод, когда бы и где бы он не составлялся -- в XII или XVI в., в Москве или в Твери,-- обязательно начин ался с «Повести временных лет».

Почти с самого начала письменности на Руси появились летописи , т. е. исторические своды, хроники. В монастырях монахи вели пасхалии, таблицы, на которых вычисляли, какого числа будет Пасха, все праздники и посты, передвигающиеся вместе с днем Пасхи. В свободных клетках этих таблиц, или на широких полях монахи часто записывали какое-нибудь краткое историческое сведение, отмечавшее этот год, – или замечание о погоде этого года, или какое-нибудь необыкновенное явление. Например: «князь Василий Костромской умре», или «талая зима», «погиблое (дождливое) лето»; иногда, если ничего особенного в этом году не случилось, было написано: «тишина бысть», т. е. не было войны, ни пожара, ни других бедствий, – или: «ничесоже не бысть».

Повесть временных лет

Иногда вместо таких кратких заметок были вставлены целые рассказы, особенно интересные потому, что были написаны современниками или даже очевидцами события. Так, мало-помалу, составлялись исторические хроники, – летописи, – сначала в виде заметок на пасхальных таблицах, позднее – в виде самостоятельных летописных сводов.

В начале ХІІ века в Киево-Печерской лавре было написано замечательное историческое и литературное произведение, называемое «Повесть временных лет». Вот его полное заглавие: «Се повесть временных (прошлых) лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуда Русская земля стала есть».

Кто написал «Повесть временных лет», – точно неизвестно. Сперва думали, что её автор – тот же преп. Нестор, который написал житие преп. Феодосия . Преп. Нестор несомненно вел летопись, – в Киево-Печерском монастыре имеются мощи двух Несторов: «летописателя» и другого, Нестора «некнижного», названного так в отличие от первого. Несомненно, некоторые труды преп. Нестора вошли в состав Повести, так вошло, например, целиком его житие преп. Феодосия. Но в конце Повести есть приписка: «Игумен Сильвестр Святого Михаила (монастыря около Киева) написав книги си летописец».

Некоторые ученые предполагают, что игумен Сильвестр был только переписчиком Повести, а не автором, может быть пополнил ее. В те времена переписчики часто ставили свое имя в конце рукописи, которую переписывали.

Итак, имя автора точно не установлено. Во всяком случае, это был человек духовный, глубоко религиозный и очень начитанный, образованный. Видно, что для составления Повести он пользовался многими летописными сводами (Новгородским и начальными Киевскими), житиями, сказаниями, поучениями и греческими хрониками, откуда, например, взяты торговые договоры наших первых князей с Византией.

Начинается рассказ «Повести» со всемирного потопа . Говорится о столпотворении Вавилонском , о разделении языков. Одним из этих «языков», из «племени Афетова», был «язык словенск», т. е. народ славянский.

Автор потом рассказывает о поселении славян на Дунае, о расселении их оттуда в разные стороны. Славяне, пошедшие вверх по течению Днепра и на север, – были нашими предками. Все, что мы знаем о древних славянских племенах, о древлянах , полянах , северянах , – об их обычаях, нравах, о начале русского государства и о первых наших князьях , – все это мы знаем из Повести временных лет и должны быть особенно благодарны автору ее, положившему начало русской истории.

В состав Повести вошло множество древних сказаний, преданий и легенд. Например, рассказывается предание о проповеди апостола Андрея на берегах Черного моря (которое автор называет «Русским» морем), о том, что апостол Андрей поднялся по Днепру до того места, где впоследствии был основан Киев, водрузил крест на горах киевских и предсказал, что на этом месте «воссияет благодать Божия». В рассказе об основании Киева говорится о легендарных князьях Кие, Щеке и Хориве и сестре их Лыбеди, – но автор не выдает их существование за исторический факт, а рассказывает, как предание.

Судьбоносным событием для Руси, развития ее культуры и книжности явилось создание славянской азбуки Кириллом и Мефодием в 863 году. Летопись рассказывает об этом так: русские князья обратились к византийскому царю Михаилу с просьбой прислать им учителей, которые «могли бы рассказать о книжных словах и смысле их». Царь послал им «искусных философов» Кирилла (Константина) и Мефодия. «Когда же братья эти пришли – начали они составлять славянскую азбуку и перевели Апостол и Евангелие. И рады были славяне, что услышали они о величии Божьем на своем языке».

Дальше события передаются с большей достоверностью. Даются яркие, красочные характеристики древних князей: например, князя Олега . Рассказывается о его походе на Царьград с эпизодами фольклорного характера (Олег подступает к стенам города в ладьях, двигающихся под парусами по суше, вешает свой щит над воротами Константинополя).

Князь Олег прибивает свой щит ко вратам Царьграда. Гравюра Ф. Бруни, 1839

Здесь же приведено предание о смерти Олега. Волхв (языческий жрец) предсказал князю смерть от любимого коня. Олег усомнился в этом пророчестве, пожелал увидеть кости умершего коня, но выползшая из черепа змея ужалила его. Этот летописный эпизод лег в основу баллады А. С. Пушкина «Песнь о вещем Олеге ».

Далее повествуется о княгине Ольге , которая была «мудрейшей всех человек», про сына ее, князя Святослава . Несмотря на то, что он был язычником и не хотел по примеру своей матери принять христианство , автор довольно сочувственно говорит о его прямоте, известном благородстве, знаменитых словах – «иду на вы», которыми он предупреждал своих врагов о нападении.

Но главным важнейшим событием русской жизни автор считает крещение Руси и останавливается на нем особенно подробно. Рассказывая о святом князе Владимире , он говорит о той огромной перемене, которая произошла в его характере с принятием христианства.

В «Повесть» вошло и житие св. князей Бориса и Глеба, написанное Иаковом Мнихом (гл. 10-я). С большим сочувствием и уважением говорит автор о князе Ярославе Мудром . Доведен рассказ «Повести» до 1110-го года.

Существуют продолжения этого летописного свода, которые велись в разных монастырях и носили поэтому названия разных городов: Киевская, Волынская, Суздальская летописи. Одну из Новгородских летописей, Иоакимовскую, не дошедшую до нас, считают даже древнее Повести временных лет.

Но в «Повести» есть одно качество, принадлежащее только ей: она написана до разделения Руси на уделы , автор смотрит на славян, как на один целый народ, не придает никакого местного отпечатка своему рассказу. Вот почему «Повесть временных лет» можно справедливо назвать общерусской, всероссийской летописью.

ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ ЛЕТОПИСЬ – древнерусская летопись, созданная в 1110-х. Летописи – исторические сочинения, в которых события излагаются по так называемому погодичному принципу, объединены по годовым, или «погодичным», статьям (их также называют погодными записями). «Погодичные статьи», в которых объединялись сведения о событиях, произошедших в течение одного года, начинаются словами «В лето такое-то…» («лето» в древнерусском языке означает «год»). В этом отношении летописи, в том числе и Повесть временных лет , принципиально отличаются от известных в Древней Руси византийских хроник, из которых русские составители заимствовали многочисленные сведения из всемирной истории. В переводных византийских хрониках события были распределены не по годам, а по царствованиям императоров.

Самый ранний дошедший до нашего времени список Повести временных лет относится к 14 в. Он получил название Лаврентьевская летопись по имени переписчика, монаха Лаврентия, и был составлен в 1377. Другой древнейший список Повести временных лет сохранился в составе так называемой Ипатьевской летописи (сер. 15 в.).

Повесть временных лет – первая летопись, текст которой дошел до нас почти в первоначальном виде. Благодаря тщательному текстологическому анализу Повести временных лет исследователи обнаружили следы более ранних сочинений, вошедших в ее состав. Вероятно, древнейшие летописи были созданы в 11 в. Наибольшая признание получила гипотеза А.А.Шахматова (1864–1920), объясняющая возникновение и описывающая историю русского летописания 11– начала 12 в. Он прибегнул к сравнительному методу, сопоставив сохранившиеся летописи и выяснив их взаимосвязи. Согласно А.А.Шахматову, ок. 1037, но не позже 1044, был составлен Древнейший Киевский летописный свод , повествовавший о начале истории и о крещении Руси. Около 1073 в Киево-Печерском монастыре, вероятно, монахом Никоном был закончен первый Киево-Печерский летописный свод . В нем новые известия и сказания соединялись с текстом Древнейшего свода и с заимствованиями из Новгородской летописи середины 11 в. В 1093–1095 здесь же на основе свода Никона был составлен второй Киево-Печерский свод ; его также принято называть Начальным . (Название объясняется тем, что первоначально именно этот летописный свод А.А.Шахматов счел самым ранним.) В нем осуждались неразумие и слабость нынешних князей, которым противопоставлялись прежние мудрые и могущественные правители Руси.

В 1110–1113 была завершена первая редакция (версия) Повести временных лет – пространного летописного свода, вобравшего многочисленные сведения по истории Руси: о войнах русских с Византийской империей, о призвании на Русь на княжение скандинавов Рюрика, Трувора и Синеуса, об истории Киево-Печерского монастыря, о княжеских преступлениях. Вероятный автор этой летописи – монах Киево-Печерского монастыря Нестор. В первоначальном виде эта редакция не сохранилась.

В первой редакции Повести временных лет были отражены политические интересы тогдашнего киевского князя Святополка Изяславича. В 1113 Святополк умер, и на киевский престол вступил князь Владимир Всеволодович Мономах . В 1116 монахом Сильвестром (в промономаховском духе) и в 1117–1118 неизвестным книжником из окружения князя Мстислава Владимировича (сына Владимира Мономаха) текст Повести временных лет был переработан. Так возникли вторая и третья редакции Повести временных лет ; древнейший список второй редакции дошел до нас в составе Лаврентьевской , а самый ранний список третьей – в составе Ипатьевской летописи .

Почти все русские летописи представляют собой своды – соединение нескольких текстов или известий из других источников более раннего времени. Древнерусские летописи 14–16 вв. открываются текстом Повести временных лет .

Название Повесть временных лет (точнее, Повести временных лет – в древнерусском тексте слово «повести» употреблено во множественном числе) обыкновенно переводится как Повесть минувших лет , но существуют и другие толкования: Повесть, в которой повествование распределено по годам или Повествование в отмеренных сроках , Повествование о последних временах – рассказывающее о событиях накануне конца света и Страшного суда.

Повествование в Повести временных лет начинается с рассказа о расселении на земле сыновей Ноя – Сима, Хама и Иафета – вместе со своими родами (в византийских хрониках начальной точкой отсчета было сотворение мира). Этот рассказ заимствован из Библии . Русские считали себя потомками Иафета. Таким образом русская история включалась в состав истории всемирной. Целями Повести временных лет было объяснение происхождения русских (восточных славян), происхождения княжеской власти (что для летописца тождественно происхождению княжеской династии) и описание крещения и распространения христианства на Руси. Повествование о русских событиях в Повести временных лет открывается описанием жизни восточнославянских (древнерусских) племен и двумя преданиями. Это рассказ о княжении в Киеве князя Кия, его братьев Щека, Хорива и сестры Лыбеди; о призвании враждующими северно-русскими племенами трех скандинавов (варягов) Рюрика, Трувора и Синеуса, – чтобы они стали князьями и установили в Русской земле порядок. Рассказ о братьях-варягах имеет точную дату – 862. Таким образом в историософской концепции Повести временных лет устанавливаются два источника власти на Руси – местный (Кий и его братья) и иноземный (варяги). Возведение правящих династий к иностранным родам традиционно для средневекового исторического сознания; подобные рассказы встречаются и в западноевропейских хрониках. Так правящей династии придавалась бóльшие знатность и достоинство.

Основные события в Повести временных лет – войны (внешние и междоусобные), основание храмов и монастырей, кончина князей и митрополитов – глав Русской церкви.

Летописи, в том числе и Повесть …, – не художественные произведения в строгом смысле слова и не труд ученого-историка. В состав Повести временных лет включены договоры русских князей Олега Вещего, Игоря Рюриковича и Святослава Игоревича с Византией. Сами летописи имели, по-видимому, значение юридического документа. Некоторые ученые (например, И.Н.Данилевский) полагают, что летописи и, в частности, Повесть временных лет , составлялись не для людей, но для Страшного Суда, на котором Бог будет решать судьбы людей в конце мира: поэтому в летописях перечислялись грехи и заслуги правителей и народа.

Летописец обычно не истолковывает события, не ищет их отдаленные причины, а просто описывает их. В отношении к объяснению происходящего летописцы руководствуются провиденциализмом – все происходящее объясняется волей Божьей и рассматривается в свете грядущего конца света и Страшного Суда. Внимание к причинно-следственным связям событий и их прагматическая, а не провиденциальная интерпретация несущественны.

Для летописцев важен принцип аналогии, переклички между событиями прошлого и настоящего: настоящее мыслится как «эхо» событий и деяний прошлого, прежде всего деяний и поступков, описанных в Библии. Убийство Святополком Бориса и Глеба летописец представляет как повторение и обновление первоубийства, совершенного Каином (сказание Повести временных лет под 1015). Владимир Святославич – креститель Руси – сравнивается со святым Константином Великим , сделавшим христианство официальной религией в Римской империи (сказание о крещении Руси под 988).

Повести временных лет чуждо единство стиля, это «открытый» жанр. Самый простой элемент в летописном тексте – краткая погодная запись, лишь сообщающая о событии, но не описывающая ее.

В состав Повести временных лет также включаются предания. Например – рассказ о происхождении названия города Киева от имени князя Кия; сказания о Вещем Олеге, победившем греков и умершем от укуса змеи, спрятавшейся в черепе умершего княжеского коня; о княгине Ольге, хитроумно и жестоко мстящей племени древлян за убийство своего мужа. Летописца неизменно интересуют известия о прошлом Русской земли, об основании городов, холмов, рек и о причинах, по которым они получили эти имена. Об этом также сообщают предания. В Повести временных лет доля преданий очень велика, так как описываемые в ней начальные события древнерусской истории отделены от времени работы первых летописцев многими десятилетиями и даже веками. В позднейших летописных сводах, рассказывающих о современных событиях, число преданий невелико, и они также находятся обыкновенно в части летописи, посвященной далекому прошлому.

В состав Повести временных лет включаются и повествования о святых, написанные особенным житийным стилем. Таков рассказ о братьях-князьях Борисе и Глебе под 1015, которые, подражая смирению и непротивлению Христа , безропотно приняли смерть от руки сводного брата Святополка, и повествование о святых печерских монахах под 1074.

Значительную часть текста в Повести временных лет занимают повествования о сражениях, написанные так называемым воинским стилем, и княжеские некрологи.

Издания: Памятники литературы Древней Руси. XI – первая половина XII века . М., 1978; Повесть временных лет . 2-е изд., доп. и испр. СПб., 1996, серия «Литературные памятники»; Библиотека литературы Древней Руси , т. 1. XI – начало XII в. СПб., 1997.

Андрей Ранчин

Литература:

Сухомлинов М.И. О древней русской летописи как памятнике литературном . СПб, 1856
Истрин В.М. Замечания о начале русского летописания . – Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук, т. 26, 1921; т. 27, 1922
Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение . М. – Л., 1947
Рыбаков Б.А. Древняя Русь: сказания, былины, летописи . М. – Л., 1963
Еремин И.П. «Повесть временных лет»: Проблемы ее историко-литературного изучения (1947 ). – В кн.: Еремин И.П. Литература Древней Руси: (Этюды и характеристики). М. – Л., 1966
Насонов А.Н. История русского летописания XI – начала XVIII в . М., 1969
Творогов О.В. Сюжетное повествование в летописях XI–XIIIвв. . – В кн.: Истоки русской беллетристики. Л., 1970
Алешковский М.Х. Повесть временных лет: Судьба литературного произведения в Древней Руси . М., 1971
Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского летописания . М., 1977
Лихачев Д.С. Великое наследие. «Повесть временных лет» (1975). – Лихачев Д.С. Избранные работы: В 3 тт., т. 2. Л., 1987
Шайкин А.А. «Се повести временных лет»: От Кия до Мономаха. М., 1989
Данилевский И.Н. Библеизмы «Повести временных лет» . – В кн.: Герменевтика древнерусской литературы . М., 1993. Вып. 3.
Данилевский И.Н. Библия и Повесть временных лет (К проблеме интерпретации летописных текстов ). – Отечественная история, 1993, № 1
Трубецкой Н.С. Лекции по древнерусской литературе (пер. с нем. М.А. Журинской). – В кн.: Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995
Приселков М.Д. История русского летописания XI–XV вв . (1940). 2-е изд. М., 1996
Ранчин А. М. Статьи о древнерусской литературе . М., 1999
Гиппиус А.А. «Повесть временных лет»: о возможном происхождении и значении названия . – В кн.: Из истории русской культуры , т. 1 (Древняя Русь). М., 2000
Шахматов А.А. 1) Разыскания о древнейших русских летописных сводах (1908). – В кн.: Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. М. – Жуковский, 2001
Живов В.М. Об этническом и религиозном сознании Нестора Летописца (1998). – В кн.: Живов В.М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры . М., 2002
Шахматов А.А. История русского летописания , т. 1. СПб., 2002
Шахматов А.А. . Кн.1 2) Повесть временных лет (1916). – В кн.: Шахматов А.А. История русского летописания. Т. 1. Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды . Кн. 2. Раннее русское летописание XI–XII вв. СПб., 2003



«Историческая память» восточнославянских племен простиралась на несколько веков вглубь: из поколения в поколение передавались предания и легенды о расселении славянских племен, о столкновениях славян с аварами («обрами»), об основании Киева, о славных деяниях первых киевских князей, о далеких походах Кия, о мудрости вещего Олега, о хитрой и решительной Ольге, о воинственном и благородном Святославе.

В XI в. рядом с историческим эпосом возникает летописание. Именно летописи было суждено на несколько веков, вплоть до петровского времени, стать не просто погодной записью текущих событий, а одним из ведущих литературных жанров, в недрах которого развивалось русское сюжетное повествование, и одновременно жанром публицистическим, чутко откликающимся на политические запросы своего времени.

Изучение летописания XI–XII вв. представляет немалые трудности: древнейшие из дошедших до нас летописных сводов восходят к XIII (первая часть Новгородской первой летописи старшего извода) или к концу XIV в. (Лаврентьевская летопись). Но благодаря фундаментальным разысканиям А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова и Д. С. Лихачева сейчас создана достаточно обоснованная гипотеза о начальном этапе русского летописания, в которую несомненно со временем будут внесены какие-то дополнения и уточнения, но которая едва ли изменится по существу.

Согласно этой гипотезе, летописание возникает во времена Ярослава Мудрого. В это время христианизированная Русь начинает тяготиться византийской опекой и стремится обосновать свое право на церковную самостоятельность, что неизменно сочеталось с политической независимостью, ибо Византия была склонна рассматривать все христианские государства как духовную паству константинопольского патриархата и как своего рода вассалов Византийской империи. Именно этому противостоят решительные действия Ярослава: он добивается учреждения в Киеве митрополии (что поднимает церковный авторитет Руси), добивается канонизации первых русских святых - князей Бориса и Глеба. В этой обстановке и создается, видимо, первый исторический труд, предшественник будущей летописи, - свод рассказов о распространении христианства на Руси. Киевские книжники утверждали, что история Руси повторяет историю других великих держав: «божественная благодать» снизошла на Русь так же, как некогда на Рим и Византию; на Руси были свои предтечи христианства - например, княгиня Ольга, крестившаяся в Царьграде еще во времена убежденного язычника Святослава; были свои мученики - христианин-варяг, не отдавший сына на «заклание» идолам, и князья-братья Борис и Глеб, погибшие, но не преступившие христианских заветов братолюбия и покорности «старейшему». Был на Руси и свой «равноапостольный» князь Владимир, крестивший Русь и тем самым сравнявшийся с великим Константином, который объявил христианство государственной религией Византии. Для обоснования этой идеи и был, по предположению Д. С. Лихачева, составлен свод преданий о возникновении христианства на Руси. В него вошли рассказы о крещении и кончине Ольги, сказание о первых русских мучениках - варягах-христианах, сказание о крещении Руси (включая «Речь философа», в которой в краткой форме излагалась христианская концепция всемирной истории), сказание о князьях Борисе и Глебе и обширная похвала Ярославу Мудрому под 1037 г. Все шесть названных произведений «обнаруживают свою принадлежность одной руке… теснейшую взаимосвязь между собою: композиционную, стилистическую и идейную». Этот комплекс статей (который Д. С. Лихачев предложил условно назвать «Сказанием о распространении христианства на Руси») был составлен, по его мнению, в первой половине 40-х гг. XI в. книжниками киевской митрополии.

Вероятно, в это же время в Киеве создается и первый русский хронографический свод - «Хронограф по великому изложению». Он представлял собой краткое изложение всемирной истории (с отчетливо выраженным интересом к истории церкви), составленное на основании византийских хроник - «Хроники Георгия Амартола» и «Хроники Иоанна Малалы»; возможно, что уже в это время на Руси становятся известны и другие переводные памятники, излагающие всемирную историю или содержащие пророчества о грядущем «конце мира»: «Откровение Мефодия Патарского», «Толкования» Ипполита на книги пророка Даниила, «Сказание Епифания Кипрского о шести днях творения» и др.

Следующий этап в развитии русского летописания приходится на 60–70-е гг. XI в. и связан с деятельностью монаха Киево-Печерского монастыря Никона.

Именно Никон присоединил к «Сказанию о распространении христианства на Руси» предания о первых русских князьях и рассказы об их походах на Царьград. Возможно, Никон внес в летопись и «Корсунскую легенду» (согласно которой Владимир крестился не в Киеве, а в Корсуни), наконец, тому же Никону летопись обязана и помещением в ней так называемой варяжской легенды. Эта легенда сообщала, что киевские князья будто бы ведут род от варяжского князя Рюрика, приглашенного на Русь, чтобы прекратить междоусобные распри славян. Включение легенды в летопись имело свой смысл: авторитетом предания Никон пытался убедить своих современников в противоестественности междоусобных войн, в необходимости всех князей подчиняться великому князю киевскому - наследнику и потомку Рюрика. Наконец, по мнению исследователей, именно Никон придал летописи форму погодных записей.

Начальный свод . Около 1095 г. создается новый летописный свод, который А. А. Шахматов предложил назвать «Начальным». С момента создания «Начального свода» появляется возможность собственно текстологического исследования древнейшего летописания. А. А. Шахматов обратил внимание, что описание событий вплоть до начала XII в. различно в Лаврентьевской, Радзивиловской, Московско-Академической и Ипатьевской летописях, с одной стороны, и в Новгородской первой летописи - с другой. Это дало ему возможность установить, что в Новгородской первой летописи отразился предшествующий этап летописания - «Начальный свод», а в остальные названные летописи вошла переработка «Начального свода», новый летописный памятник - «Повесть временных лет».

Составитель «Начального свода» продолжил летописное изложение описанием событий 1073–1095 гг., придав своему труду, особенно в этой, дополненной им части, явно публицистический характер: он упрекал князей за междоусобные войны, сетовал, что они не заботятся об обороне Русской земли, не слушаются советов «смысленных мужей».

Повесть временных лет . В начале XII в. «Начальный свод» был снова переработан: монах Киево-Печерского монастыря Нестор - книжник широкого исторического кругозора и большого литературного дарования (его перу принадлежат также «Житие Бориса и Глеба» и «Житие Феодосия Печерского») создает новый летописный свод - «Повесть временных лет». Нестор поставил перед собой значительную задачу: не только изложить события рубежа XI–XII вв., очевидцем которых он был, но и полностью переработать рассказ о начале Руси - «откуду есть пошла Руская земля кто в Киеве нача первее княжити», как сам сформулировал он эту задачу в заголовке своего труда (ПВЛ, с. 9).

Нестор вводит историю Руси в русло истории всемирной. Он начинает свою летопись изложением библейской легенды о разделении земли между сыновьями Ноя, при этом помещая в восходящем к «Хронике Амартола» перечне народов также и славян (в другом месте текста славяне отождествлены летописцем с «нориками» - обитателями одной из провинций Римской империи, расположенной на берегах Дуная). Неторопливо и обстоятельно рассказывает Нестор о территории, занимаемой славянами, о славянских племенах и их прошлом, постепенно сосредоточивая внимание читателей на одном из этих племен - полянах, на земле которых возник Киев, город, ставший в его время «матерью городов русских». Нестор уточняет и развивает варяжскую концепцию истории Руси: Аскольд и Дир, упоминаемые в «Начальном своде» как «некие» варяжские князья, называются теперь «боярами» Рюрика, именно им приписывается поход на Византию во времена императора Михаила; Олегу, именуемому в «Начальном своде» воеводой Игоря, в «Повести временных лет» «возвращено» (в соответствии с историей) его княжеское достоинство, но при этом подчеркивается, что именно Игорь является прямым наследником Рюрика, а Олег - родственник Рюрика - княжил лишь в годы малолетства Игоря.

Нестор еще более историк, чем его предшественники. Он пытается расположить максимум известных ему событий в шкале абсолютной хронологии, привлекает для своего повествования документы (тексты договоров с Византией), использует фрагменты из «Хроники Георгия Амартола» и русские исторические предания (например, рассказ о четвертой мести Ольги, легенды о «белгородском киселе» и о юноше-кожемяке). «Можно смело утверждать, - пишет о труде Нестора Д. С. Лихачев, - что никогда ни прежде, ни позднее, вплоть до XVI в., русская историческая мысль не поднималась на такую высоту ученой пытливости и литературного умения».

Около 1116 г. по поручению Владимира Мономаха «Повесть временных лет» была переработана игуменом Выдубицкого монастыря (под Киевом) Сильвестром. В этой новой (второй) редакции Повести была изменена трактовка событий 1093–1113 гг.: они были изложены теперь с явной тенденцией прославить деяния Мономаха. В частности, в текст Повести был введен рассказ об ослеплении Василька Теребовльского (в статье 1097 г.), ибо Мономах выступал в междукняжеской распре этих лет поборником справедливости и братолюбия.

Наконец, в 1118 г. «Повесть временных лет» подверглась еще одной переработке, осуществленной по указанию князя Мстислава - сына Владимира Мономаха. Повествование было продолжено до 1117 г., отдельные статьи за более ранние годы изменены. Эту редакцию «Повести временных лет» мы называем третьей. Таковы современные представления об истории древнейшего летописания.

Как уже было сказано, сохранились лишь относительно поздние списки летописей, в которых отразились упомянутые древнейшие своды. Так, «Начальный свод» сохранился в Новгородской первой летописи (списки XIII–XIV и XV вв.), вторая редакция «Повести временных лет» лучше всего представлена Лаврентьевской (1377 г.) и Радзивиловской (XV в.) летописями, а третья редакция дошла до нас в составе Ипатьевской летописи. Через «Тверской свод 1305 г.» - общий источник Лаврентьевской и Троицкой летописей - «Повесть временных лет» второй редакции вошла в состав большинства русских летописей XV–XVI вв.

Начиная с середины XIX в. исследователи не раз отмечали высокое литературное мастерство русских летописцев. Но частные наблюдения над стилем летописей, порой довольно глубокие и справедливые, сменились целостными представлениями лишь сравнительно недавно в трудах Д. С. Лихачева и И. П. Еремина.

Так, в статье «Киевская летопись как памятник литературы» И. П. Еремин обращает внимание на разную литературную природу различных компонентов летописного текста: погодных записей, летописных рассказов и летописных повестей. В последних, по мнению исследователя, летописец прибегал к особой «агиографической», идеализирующей манере повествования.

Д. С. Лихачев показал, что различие стилистических приемов, обнаруживаемых нами в летописи, объясняется прежде всего происхождением и спецификой летописного жанра: в летописи статьи, созданные самим летописцем, повествующие о событиях современной ему политической жизни, соседствуют с фрагментами из эпических преданий и легенд, обладающих своим особым стилем, особой манерой сюжетного повествования. Кроме того, на стилистические приемы летописца оказывал существенное влияние «стиль эпохи». На этом последнем явлении надо остановиться подробнее.

Охарактеризовать «стиль эпохи», т. е. некоторые общие тенденции в мировоззрении, литературе, искусстве, нормах общественной жизни и т. д., чрезвычайно сложно. Тем не менее в литературе XI–XIII вв. достаточно основательно проявляет себя явление, которое Д. С. Лихачев назвал «литературным этикетом». Литературный этикет - это и есть преломление в литературном творчестве «стиля эпохи», особенностей мировоззрения и идеологии. Литературный этикет как бы определяет задачи литературы и у́же - ее темы, принципы построения литературных сюжетов и, наконец, сами изобразительные средства, выделяя круг наиболее предпочтительных речевых оборотов, образов, метафор.

В основе понятия литературного этикета лежит представление о незыблемом и упорядоченном мире, где все деяния людей как бы заранее предопределены, где для каждого человека существует особый эталон его поведения. Литература же должна соответственно утверждать и демонстрировать этот статичный, «нормативный» мир. Это значит, что ее предметом по преимуществу должно стать изображение «нормативных» ситуаций: если пишется летопись, то в центре внимания находятся описания восшествия князя на престол, битв, дипломатических акций, смерти и погребения князя; причем в этом последнем случае подводится своеобразный итог его жизни, обобщенный в некрологической характеристике. Аналогично в житиях обязательно должно быть рассказано о детстве святого, о его пути к подвижничеству, о его «традиционных» (именно традиционных, едва ли не обязательных для каждого святого) добродетелях, о творимых им при жизни и по смерти чудесах и т. д.

При этом каждая из названных ситуаций (в которой герой летописи или жития наиболее отчетливо выступает в своем амплуа - князя или святого) должна была изображаться в сходных, традиционных речевых оборотах: о родителях святого обязательно говорилось, что они благочестивы, о ребенке - будущем святом, что он чуждался игр со сверстниками, о битве повествовалось в традиционных формулах типа: «и бысть сеча зла», «иных посекоша, а иных поимаша» (т. е. одних изрубили мечами, других захватили в плен), и т. д.

Тот летописный стиль, который наиболее соответствовал литературному этикету XI–XIII вв., Д. С. Лихачев назвал «стилем монументального историзма». Но при этом нельзя утверждать, что в этом стиле выдержано все летописное повествование. Если понимать стиль как общую характеристику отношения автора к предмету своего повествования, то можно, бесспорно, говорить о всеобъемлющем характере этого стиля в летописи - летописец действительно отбирает для своего повествования только наиболее важные, государственного значения события и деяния. Если же требовать от стиля и непременного соблюдения неких языковых черт (т. е. собственно стилистических приемов), то окажется, что иллюстрацией стиля монументального историзма будет далеко не всякая строка летописи. Во-первых, потому, что разнообразные явления действительности - а летопись не могла с ней не соотноситься - не могли укладываться в заранее придуманную схему «этикетных ситуаций», и поэтому наиболее яркое проявление этого стиля мы обнаруживаем лишь в описании традиционных ситуаций: в изображении прихода князя «на стол», в описании битв, в некрологических характеристиках и т. д. Во-вторых, в летописи сосуществуют два генетически различных пласта повествования: наряду со статьями, составленными летописцем, мы находим там и фрагменты, введенные летописцем в текст. Среди них значительное место составляют народные легенды, предания, во множестве входящие в состав «Повести временных лет» и - хотя и в меньшей мере - последующих летописных сводов.

Если собственно летописные статьи являлись порождением своего времени, носили на себе печать «стиля эпохи», были выдержаны в традициях стиля монументального историзма, то вошедшие в состав летописи устные легенды отражали иную - эпическую традицию и, естественно, имели иной стилистический характер. Стиль народных преданий, включенных в летопись, Д. С. Лихачев определил как «эпический стиль».

«Повесть временных лет», где рассказ о событиях современности предваряется припоминаниями о деяниях славных князей прошлых веков - Олега Вещего, Игоря, Ольги, Святослава, Владимира, сочетает оба эти стиля.

В стиле монументального историзма ведется, например, изложение событий времени Ярослава Мудрого и его сына - Всеволода. Достаточно напомнить описание битвы на Альте (ПВЛ, с. 97–98), принесшей Ярославу победу над «окаянным» Святополком, убийцей Бориса и Глеба: Святополк пришел на поле боя «в силе тяжьце», Ярослав также собрал «множьство вой, и изыде противу ему на Льто». Перед битвой Ярослав молится богу и своим убитым братьям, прося их помощи «на противнаго сего убийцю и гордаго». И вот уже войска двинулись навстречу друг другу, «и покрыша поле Летьское обои от множьства вой». На рассвете («въсходящу солнцу») «бысть сеча зла, яка же не была в Руси, и за рукы емлюче сечахуся, и сступашася трижды, яко по удольемь [долинам, ложбинам] крови тещи». К вечеру Ярослав одержал победу, а Святополк бежал. Ярослав вступил на киевский престол, «утер пота с дружиною своею, показав победу и труд велик». Все в этом рассказе призвано подчеркнуть историческую значительность битвы: и указание на многочисленность войск, и детали, свидетельствующие об ожесточенности битвы, и патетическая концовка - Ярослав торжественно восходит на киевский престол, добытый им в ратном труде и борьбе за «правое дело».

И в то же время оказывается, что перед нами не столько впечатления очевидца о конкретной битве, сколько традиционные формулы, в которых описывались и другие сражения в той же «Повести временных лет» и в последующих летописях: традиционен оборот «сеча зла», традиционна концовка, сообщающая, кто «одоле» и кто «бежа», обычно для летописного повествования указание на многочисленность войск, и даже формула «яко по удольемь крови тещи» встречается в описаниях других сражений. Словом, перед нами один из образцов «этикетного» изображения битвы.

С особой заботой выписывают создатели «Повести временных лет» некрологические характеристики князей. Например, по словам летописца, князь Всеволод Ярославич был «издетьска боголюбив, любя правду, набдя убогыя [заботился о несчастных и бедных], въздая честь епископом и презвутером [попам], излиха же любяше черноризци, и подаяше требованье им» (ПВЛ, с. 142). Этот тип летописного некролога будет не раз использован летописцами XII и последующих веков. Применение литературных формул, предписываемых стилем монументального историзма, придавало летописному тексту особый художественный колорит: не эффект неожиданности, а, напротив, ожидание встречи со знакомым, привычным, выраженным в «отшлифованной», освященной традицией форме, - вот что обладало силой эстетического воздействия на читателя. Этот же прием хорошо знаком фольклору - вспомним традиционные сюжеты былин, троекратные повторы сюжетных ситуаций, постоянные эпитеты и тому подобные художественные средства. Стиль монументального историзма, таким образом, не свидетельство ограниченности художественных возможностей, а, напротив, свидетельство глубокого осознания роли поэтического слова. Но в то же время этот стиль, естественно, сковывал свободу сюжетного повествования, ибо стремился унифицировать, выразить в одинаковых речевых формулах и сюжетных мотивах различные жизненные ситуации.

Для развития сюжетного повествования сыграли значительную роль закрепленные в летописном тексте устные народные предания, отличающиеся каждый раз необычностью и «занимательностью» сюжета. Широко известен рассказ о смерти Олега, сюжет которого был положен в основу известной баллады А. С. Пушкина, рассказы о мести Ольги древлянам и т. д. Именно в подобного рода преданиях героями могли выступать не только князья, но и незначительные по своему социальному положению люди: старик, спасший белгородцев от гибели и печенежского плена, юноша-кожемяка, одолевший печенежского богатыря. Но главное, пожалуй, в другом: именно в подобных летописных рассказах, которые генетически являлись устными историческими преданиями, летописец использует совершенно иной - сравнительно с рассказами, написанными в стиле монументального историзма, - метод изображения событий и характеристики персонажей.

В произведениях словесного искусства существуют два противоположных приема эстетического воздействия на читателя (слушателя). В одном случае художественное произведение воздействует именно своей непохожестью на обыденную жизнь и, добавим, на «бытовой» рассказ о ней. Такое произведение отличает особая лексика, ритм речи, инверсии, особые изобразительные средства (эпитеты, метафоры) и, наконец, особое «необыденное» поведение героев. Мы знаем, что люди в жизни так не говорят, так не поступают, но именно эта необычность и воспринимается как искусство. На этой же позиции стоит и литература стиля монументального историзма.

В другом случае искусство как бы стремится уподобиться жизни, а повествование стремится к тому, чтобы создать «иллюзию достоверности», наиболее приблизить себя к рассказу очевидца. Средства воздействия на читателя здесь совершенно иные: в подобного рода повествовании играет огромную роль «сюжетная деталь», удачно найденная бытовая подробность, которая как бы пробуждает у читателя его собственные жизненные впечатления, помогает ему увидеть описываемое своими глазами и тем самым поверить в истинность рассказа.

Тут необходимо сделать существенную оговорку. Такие детали нередко называют «элементами реалистичности», но существенно, что если в литературе нового времени эти реалистические элементы являются средством для воспроизведения реальной жизни (и само произведение призвано не только изобразить действительность, но и осмыслить ее), то в древности «сюжетные детали» - не более чем средство создать «иллюзию действительности», так как сам рассказ может повествовать о легендарном событии, о чуде, словом, о том, что автор изображает как действительно бывшее, но что может и не являться таковым.

В «Повести временных лет» исполненные в этой манере рассказы широко используют «бытовую деталь»: то это уздечка в руках отрока-киевлянина, который, притворяясь ищущим коня, пробегает с ней через стан врагов, то упоминание, как, испытывая себя перед поединком с печенежским богатырем, юноша-кожемяка вырывает (профессионально сильными руками) из бока пробежавшего мимо быка «кожю с мясы, елико ему рука зая», то подробное, детальное (и искусно тормозящее рассказ) описание, как белгородцы «взяша меду лукно», которое нашли «в княжи медуши», как разбавили мед, как вылили напиток в «кадь», и т. д. Эти подробности вызывают живые зрительные образы у читателя, помогают ему представить описываемое, стать как бы свидетелем событий.

Если в рассказах, исполненных в манере монументального историзма, все известно читателю заранее, то в эпических преданиях рассказчик умело использует эффект неожиданности. Мудрая Ольга как бы принимает всерьез сватовство древлянского князя Мала, втайне готовя его послам страшную смерть; предсказание, данное Олегу Вещему, казалось бы, не сбылось (конь, от которого князь должен был умереть, уже погиб сам), но тем не менее кости этого коня, из которых выползет змея, и принесут смерть Олегу. На поединок с печенежским богатырем выходит не воин, а отрок-кожемяка, к тому же «середний телом», и печенежский богатырь - «превелик зело и страшен» - посмеивается над ним. И вопреки этой «экспозиции» одолевает именно отрок.

Очень существенно отметить, что к методу «воспроизведения действительности» летописец прибегает не только в пересказе эпических преданий, но и в повествовании о событиях ему современных. Пример тому - рассказ «Повести временных лет» под 1097 г. об ослеплении Василька Теребовльского (с. 170–180). Не случайно именно на этом примере исследователи рассматривали «элементы реалистичности» древнерусского повествования, именно в нем находили умелое применение «сильных деталей», именно здесь обнаруживали мастерское применение «сюжетной прямой речи».

Кульминационным эпизодом рассказа является сцена ослепления Василька. По пути в отведенную ему на Любечском княжеском съезде Теребовльскую волость Василько расположился на ночлег недалеко от Выдобича. Киевский князь Святополк, поддавшись уговорам Давида Игоревича, решает заманить Василька и ослепить его. После настойчивых приглашений («Не ходи от именин моих») Василько приезжает на «двор княжь»; Давид и Святополк вводят гостя в «истобку» (избу). Святополк уговаривает Василька погостить, а испуганный сам своим злоумышлением Давид, «седяше акы нем». Когда Святополк вышел из истобки, Василько пытается продолжить разговор с Давидом, но - говорит летописец - «не бе в Давыде гласа, ни послушанья [слуха]». Это весьма редкий для раннего летописания пример, когда передается настроение собеседников. Но вот выходит (якобы для того, чтобы позвать Святополка) и Давид, а в истобку врываются княжеские слуги, они бросаются на Василька, валят его на пол. И страшные подробности завязавшейся борьбы: чтобы удержать могучего и отчаянно сопротивляющегося Василька, снимают доску с печи, кладут ему на грудь, садятся на доску и прижимают свою жертву к полу так, «яко персем [груди] троскотати», - и упоминание, что «торчин Беренди», который должен был ослепить князя ударом ножа, промахнулся и порезал несчастному лицо - все это не простые детали повествования, а именно художественные «сильные детали», помогающие читателю зримо представить страшную сцену ослепления. Рассказ по замыслу летописца должен был взволновать читателя, настроить его против Святополка и Давида, убедить в правоте Владимира Мономаха, осудившего жестокую расправу над невинным Васильком и покаравшего князей-клятвопреступников.

Литературное влияние «Повести временных лет» отчетливо ощущается на протяжении нескольких веков: летописцы продолжают применять или варьировать те литературные формулы, которые были употреблены создателями «Повести временных лет», подражают имеющимся в ней характеристикам, а иногда и цитируют Повесть, вводя в свой текст фрагменты из этого памятника. Свое эстетическое обаяние «Повесть временных лет» сохранила и до нашего времени, красноречиво свидетельствуя о литературном мастерстве древнерусских летописцев.

Научные работники назвали «Повестью временных лет » начальную, исходную, часть древнейшей нашей летописи, в которой изложены основополагающие данные по нашей истории. В подлиннике же называется она, конечно, иначе, что вполне доступно каждому. Вдумаемся, что могло бы значить выражение «времянные годы»? Разве годы бывают иные, не времянные? Космические? Световые? Если же нет, если тысячу или чуть менее лет назад еще не было световых лет, пространственных, то зачем же летописец определил годы как принадлежащие времени, если иначе просто не бывало? Выражение, как видим, совершенно бессмысленное: определение слова лета в переводе не требуется, ничего для смысла не добавляет. А ведь с первого взгляда, невежественного, кажется, что подлинное название летописи, «повести времяньныхъ летъ», нельзя перевести иначе.

В комментариях к единственному существующему переводу автор его Д.С. Лихачев пишет, что слово «временных» значит «минувших». С какой стати слово время значит минувшее? Это невежественный вымысел. Время - это теоретическая величина, научная, область определения физических процессов (движения), а год - это единица измерения времени. Условно с точки зрения действительности, формально, годы отображаются на определяемые им события, т.е. действие есть функция времени, действие определяется временем. Таким образом, годы могут быть отображенными на события - так сказать, времянеными, каковое слово мы и наблюдаем в подлиннике: «времяньныхъ». Между буквами Н в слове «времяньныхъ» стоит глухой гласный звук Ь, который при переносе на него ударения прояснялся до полного, т.е. в современный язык это слово перешло бы в виде времяненых. Разница между словами времянной и времяненый такая же, как между прилагательным вороной и причастием вороненый. Первое обозначает просто свойство, а второе - итог действия, воронения. Стало быть, в сочетании «времяньныхъ летъ» тоже заключен итог действия. Поскольку же ныне причастие времяненых не употребляется, следует использовать в переводе иное слово, равное по смыслу, например Известия обращенных лет, т.е. отображенных на события. Заметим, что в подлиннике стоит слово «повести», во множественном числе, т.е. вести, известия. С переходом же к единственному числу следовало бы подчеркнуть в переводе функцию, обращение лет, которое, собственно, и составляет суть записей по годам - Повесть обращения лет.

К несчастью, с текстом «Повести временных лет» дело обстоит в точности так, как с названием. Как это ни поразительно, наша древнейшая история во многом представляет собой невежественный вымысел нескольких человек…

«Повесть временных лет» является основополагающим сочинением нашей истории. В ней изложены две взаимоисключающие теории происхождения русского народа, славянская и варяжская,- не норманнская, которая опирается лишь на невежественные домыслы и неумение сделать вывод, а именно варяжская. Славянская и норманнская теории являются откровенно надуманными и противоречивыми - нелогичными внутренне и противоречащими инородным историческим источникам. Более того, друг без друга они существовать не могут. Это два невежественных взгляда на один и тот же объект - население Украины. Собственно, в летописи содержатся только варяжская и славянская теории, а норманнская теория была выдумана в силу невежественного отождествления летописных варягов и германцев. Суть этих теорий будет раскрыта ниже.

Почему нужен новый перевод «Повести временных лет»?

С переводами Д.С. Лихачева, а других у нас нет, случилась та же самая занятная история, что с женой Юлия Цезаря, которая оказалась выше сальных подозрений черни. Даже студент первого курса способен мотивированно определить переводы Лихачева с древнерусского языке как невежественные, но в «литературе» на сей счет никто не распространяется - должно быть, это не принято, так как Лихачев почему-то считается великим ученым, недостижимым в своем величии… Словом, на ум сразу же приходит жена Цезаря, критиковать которую решительно невозможно - если, конечно, не хочешь уподобиться сальной черни.

Из грамматики древнерусского языка Лихачев не знал совсем ничего, даже падежей, как видно будет ниже; даже грамматику современного языка знал он нетвердо. Например, в переводе «Повести временных лет» встречаются совсем уж детские орфографические ошибки - «заволочьская чудь» и «смысленый». Нужно ли объяснять, что в современном языке правильно будет заволоцкая и смышленый? А ведь эта дикость напечатана в советском издании, которое должно было готовиться очень тщательно, при участии оппонентов, редактора, корректора… Значат ли помянутые детские ошибки, что никакой подготовки не было?

Да, здесь использованы некоторые слова подлинника, но в целом этот бессмысленный набор слов никоим образом не отражает сути приведенного выше предложения.

Чтобы перевести приведенное предложение, понять его, нужно уяснить четыре простейших вещи, проще некуда:

1. «Яко» может значить как в смысле когда и даже коли.
2. «Яко» формально вводит определение, так как в тексте оно идет с причастием – «яко имуще».
3. В предложении «яко азъ словомъ точью творити» очевидная ошибка, так как инфинитив не может быть главным сказуемым, т.е. правильно будет «хочю творити» (сотворю), а не «точью».
4. Определение в древнерусском языке часто отделялось от определяемого члена прочими членами: «Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе, и на канину зелену паполому постла, за обиду Олгову храбра и млада Князя», Слово о полку Игореве, т.е. «выину зазряще» может относиться к слову «таковой».

Отсюда получаем буквальный перевод приведенного предложения, просто дословный:

Если таковой горазд стал волшебством, всегда прозирая, как вещий Аполлоний, который неистовую в себе философскую мудрость имел, то должен был сказать: «словом сотворю, чего хочешь», а не свершением претворять повеления свои.

Если же здесь, в дословном переводе, что-либо не ясно, то претензии следует направлять либо автору сей мысли, либо своей неосведомленности о пагубном чародействе и борьбе с ним, не так ли?

Сравните приведенный дословный перевод с переводом Лихачева: много ли у них общего? Можно ли назвать текст Лихачева переводом, если он не имеет отношения к подлиннику? Помилуйте, ведь это даже не пересказ, а чистый вымысел. Увы, случай это не единственный. Это не исключение, а правило. Лихачев не переводил текст, а лишь высказывал свое мнение о том, что здесь может быть написано, причем мнение глубоко невежественное, не основанное на доступных фактах грамматики и выводах. Да, но ведь на невежественном этом переводе основана наша история, наука…

Если же захотите возразить, что историки должны были сами подлинник читать, то просто вспомните, что приведенное предложение вы тоже сами читали. И что? Много ли было толку? Вот так же и историки читают. Сложности, повторим, объективны.

В «Повести временных лет» нашли свое воплощение многие мелочи древнего русского языка, который по синтаксису его к современному русскому совсем никакого отношения не имеет. Синтаксис древнего языка очень напоминает современный английский, просто до буквальных совпадений доходит, например в отрицании «никто же может рещи», в сказуемом «бысть учя», соответствующем современному английскому past continuous, и в самостоятельных причастных оборотах, соответствующих т.н. абсолютному причастному обороту современной английской грамматики. Представьте себе человека, который начал переводить современный английский текст, полагая, что здесь просто «английскими буквами» написано да слова незнакомые иной раз попадаются… Это и есть Лихачев с его переводами.

Не имея даже самого поверхностного представления о синтаксисе языка, связи и сущности членов предложения, Лихачев и его подчиненные переводили древнерусские тексты на современный язык, причем занимались этим исключительно они. Даже если оставить в стороне этичность подобного поведения узкой группы советских научных работников, подмявшей под себя все переводы и даже филологические работы по древнерусской литературе (без рецензии Лихачева, говорят, не могла выйти ни единая книга), следует заметить, что деятельность их, приносившая им доход и почет, была бесполезна и бессмысленна для науки и для общества - мартышкин труд. Да, имеются в древнерусских текстах места, которые мог бы перевести правильно даже совершенно невежественный человек, ничего не знающий из грамматики, например «и рече Олегъ», но чтобы установить эти места, нужно открыть подлинный текст… Иначе говоря, каждый перевод Лихачева и его подчиненных нужно обязательно сверять с подлинником. Иной раз, впрочем, подлинник открывать не требуется: и без него видно, что в переводе дана совершенная ахинея, бессмыслица полная (еще примеры ниже).

Переводческий вклад в науку академика Д.С. Лихачева соответствует вкладу в нее печально известного академика Т.Д. Лысенко - с той только разницей, что деятельность Лысенко наша наука давно уже преодолела, а переводческую деятельность Лихачева - еще нет. Деятельность его переводческая попадает под определение лженауки - вымыслов своего воображения, выдаваемых за научные решения.

Норманнская теория в «Повести временных лет»

Многие полагают, что т.н. норманнская теория, теория построения огромного и, главное, культурного древнерусского государства дикими германцами, не имевшими вообще никакой культуры, отражена уже в «Повести временных лет», но это следствие лишь невежественного восприятия текста, в частности - в переводе Лихачева, который, разумеется, является не переводом, а невежественным вымыслом:

Даже без обращения к подлиннику очень хорошо видно, где идет полная ахинея, в двух местах:

1. «Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы,– вот так и эти».
2. «И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же – те люди от варяжского рода, а прежде были словене».

Что значит предложение «варяги назывались русью, как другие называются шведы»? Думал ли автор, что он пишет? Здесь возникает по сути ее шизофреническая картина, разрыв мысленного образа, два одновременных его значения, исключающие друг друга: из текста ясно, что, с одной стороны, варяги являются народом, имеющим данное имя, помянут даже «род варяжский» (народ), но с другой стороны, варяги - это общность германских народов, помянутых в тексте (та же история, кстати, и с летописными славянами). Причем это совершенно очевидно: если бы летописец в первом случае, говоря об изгнании варягов, понимал под ними общность германских народов, как чуть ниже, то с какой стати он называл их русскими? Наименование общности германских народов варягами летописцу было совершенно ясно, как видно из текста, а русскими он их не считал:

И идоша за море къ варягомъ к руси, сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си.

По подлиннику очень хорошо видно, что из перевода выпущен союз «сице бо» - так как (сице значит так, а второй член формален, как, например, в почти современном союзе раз что - если). Летописец попытался объяснить, что в данном случае русское слово совпадает с германским, как «свие» - свитые, «урмане» - боровики (к сл. урман, лес), «анъгляне» - иногляды, «гъте» - готовые. Это, конечно, не самая красивая историческая теория, но мысль выражена все-таки четко:

И пошли за море к варягам, к русским, так как звались те варяги русскими, как другие варяги зовутся свитыми, другие же урманами, иноглядами, другие готовыми.

Отсюда даже без перевода разумный человек, а точнее говоря - человек в своем уме, сделал бы вывод, что варяги-русь не могут быть ни шведами, ни норманнами, ни англичанами, ни готами, так как все эти народы помянуты в одном предложении, т.е. являлись они разными народами в глазах летописца. Ну, можно ли на основании данного текста вывести норманнскую теорию как устроение русского государства шведами? Вполне очевидно, что в данном случае мы сталкиваемся и с анахронизмом в слове варяги, и с древним его значением. Анахронизмом по отношению к описанному времени являются, разумеется, пояснения летописца, который называет варягами общность германских народов. История этого слова предельно проста, и не понимать ее просто стыдно. Слово это было заимствовано у нас византийскими греками в искажении Βάραγγοι (варанги, двойная гамма читается, как в слове ангел, ἄγγελος) и перенесено на наемников-германцев, приходивших служить Византии. От греков же новое значение вернулось рикошетом и распространилось у нас вообще на германцев… Несомненно, что человек, написавший приведенный выше отрывок, знал не только слово Βάραγγοι, но и новое его русское значение, обобщение, так как варягами он называл германцев вообще.

Это т.н. Русская правда, закон, а речь идет о каких-то военных, так как помянута рота - клятва оружием. Точнее их уже не определишь.

Ни Лихачев, ни кто-либо иной не обратил внимания на указанное простейшее логическое противоречие только по той причине, что не понимал приведенного текста. Да, слова-то все знакомые, а вот смысл убегает в силу непонимания синтаксиса, в частности - союза «сице бо». В комментариях Лихачев жаловался, что норманисты стремились себе найти опору в данных словах, но как же им не стремиться, помилуй бог, если ясно написано в переводе того же Лихачева, что «новгородцы - варяжского рода»? Подумайте, какая ахинея: «Новгородцы же - те люди от варяжского рода, а прежде были словене». Каким же образом новгородцы сменили свою национальность? Не показалось ли это автору перевода хоть немного странным? Нет, по его мнению, новгородцы составляли социальную опору «варяжского рода» - «принадлежность к организации рода», а виноваты оказались норманисты…

Чтобы перевести данное предложение, нужно знать, что такое второй именительный падеж и союз «ти». Кстати, двойной именительный употребляется в современном языке, например он был хороший человек, что по форме, по связям синтаксическим, совершенно равно предложению «прозвася Руская земля новугородьци». Разница же между современным и древним употреблением в том, что теперь объект в первом и втором именительном должен быть один, а определяется это по смыслу. Все очень просто, гораздо проще, чем «принадлежность к организации варяжского рода»:

И коли от тех варягов прозвалась Русская земля новгородцами, то стали люди новгородцами из роду варяжского, а прежде были славяне.

На возвышенном языке эллинском это называется ирония - притворство, насмешка над мнением в доведении его до абсурда. Летописец продолжает свои краткие комментарии в прежнем духе, твердо полагая, что русские не имеют отношения к германцам. Отсюда, кстати, мы узнаем о новгородском происхождении этнонима русский, что «современной науке», увы, неведомо за отсутствием перевода летописи.

«Современная наука» вывела, что в нашей летописи создана «легенда о варяжском происхождении» русских, но выше мы рассмотрели эту легенду вполне и нашли, что ее выдумали невежественные наши переводчики вроде Лихачева - если, конечно, понимать под варягами германцев, как обычно и понимают. Странность же в том, что варяжское, но не германское происхождение русских поминается в ином месте «Повести временных лет», в самом начале, в описании происхождения народов, где русские помянуты дважды:

В подлиннике разницы в написаниях нет. Дикое же с современной точки зрения слово «сидят» следует понимать в смысле осели, оседлый. Увы, «перевод» Лихачева заключался в бездумном переписывании древнего текста, грамматически трудные места которого излагались на основании беспочвенных вымыслов. Обратите внимание на невежественное написание «заволочская чудь». Правильно, повторим, будет заволоцкая, от слова за волоком. В летописи-то Ч поставлено правильно (волок - волочить), но теперь на дворе не двенадцатый век, иные правила.

В комментариях Лихачев написал: «русь - А.А. Шахматов и некоторые другие исследователи считают, что в перечень народов русь вставлена позднейшим летописцем - тем, который создал легенду о варяжском происхождении руси». Допустим, что летописец создал легенду и в тексте ее выдвигал против нее искренние возражения, которые мы разобрали выше, но мог ли он произвести вставку в летопись, противоречащую его мнению о славянском происхождении русских, отраженному в приведенном выше отрывке? Этого быть не могло.

Совершенно очевидно, что некий древний летописец полагал два народа с именем русские, что и отражено в приведенном отрывке. Одни русские у него находились среди германо-романских народов Европы, причем это отнюдь не шведы и не норманны, помянутые рядом, и даже не варяги, тоже помянутые в перечне, а другие русские - на русском севере, где и должны находиться этнические русские. Безусловно, некая связь между двумя этими русскими должна была быть, но в летописи, увы, ничего о том нет…

«Ловоть» - это на самом деле Ловать, пустяк, да и прочие ошибки не особенно важны.

Если бы это прочитал человек с независимым мышлением, не наш историк, охмуренный всяческими теориями, иной раз безумными вроде норманнской, то он бы нипочем не догадался, что «путь из варяг в греки» - это путь со Скандинавского полуострова в Черное море и Византию. Где в приведенном тексте описан путь со Скандинавского полуострова? Даже у Лихачева написано «тут был путь из Варяг в Греки» (нужно, конечно, с большой буквы, это верно), а далее описан путь на север по Днепру - путь на север от греков. Иначе говоря, «тут» (в подлиннике такого слова нет) - это в пределах Черного моря, с неких гор на Черном море до неких греков на том же море (они и в Крыму жили), а уж «оттуда» в Днепр и далее. В отрывке описано путешествие вокруг Европы, из Черного моря на север по Днепру и обратно в Черное море по океану, сливающемуся в воображении летописца с «морем Варяжским». Смысл этого описания не ясен, но скандинавские германцы здесь уж точно ни при чем. Балтийское море названо здесь Варяжским в приведенном выше позднем смысле слова варяги - Германским морем, т.е. по отношению к нашим доисторическим временам, кои и описывает приведенный отрывок, это анахронизм. Тем не менее многие историки полагают, что раз написано «путь из варяг в греки», то это уж точно от германцев к грекам, а потому на прочий текст внимания можно не обращать… Нет, большего абсурда и нарочно не придумаешь.

При рассмотрении древнейших варягов следует, конечно, отвлечься от невежественного отождествления их с теми или иными германцами: логичных оснований для такого отождествления нет никаких. Нет оснований и сомневаться в существовании варягов, так как в той же летописи они помянуты как действительный народ

Луда - это не плащ, а к слову лудить, т.е. кольчуга, луженая, вероятно, от ржавчины. Соответственно, нетрудно понять удивление современников, запомнивших Якуна: слепому не нужна кольчуга, а на кольчуге не нужно золотое шитье…

Здесь уже и ложь наблюдаем: нигде, ни в едином списке Лаврентьевской летописи и Ипатьевской, нет приведенного Лихачевым искаженного слова «сьлепъ» - везде стоит «слепъ», даже в указанном издании отмечено в разночтениях: «В Лавр. и др. списках слепъ», Указ. соч., стр. 137, т.е. явное недоразумение не наименование Якуна слепым, а «конъектура» современной науки, беспричинно отождествившей Якуна и Хакона. Это вообще отличный метод исторический: не действительность следует выводить из древнего текста, а наоборот, древний текст читать на основании своих беспочвенных вымыслов о прошлом. Что же касается Эймундовой саги, то это полная ахинея, столь глупые и дикие вымыслы, что ссылаться на них просто неудобно. Кроме того, в доступном у нас тексте Эймундовой саги никакой Хакон не помянут (там, наверно, тоже «конъектура» делается для правильного «чтения» - методика научная).

Можно также добавить, что в Ипатьевской летописи имя Якун читается Акун. Это, наверно, огрубленное тюркское сочетание Ак-кюн, Белое солнце (мягкое это Ю у нас огрублялось стойко: куна, куница). Возможно, германское имя Хакон происходит отсюда, из этого сочетания, но Хакон и Акун - это, конечно, разные лица. Нет оснований их отождествлять - тем более со ссылкой на художественную ахинею, Эймундову сагу. Подобная ссылка - это все равно что научная ссылка на художественный фильм об американских индейцах (да, он тоже снят на некотором основании действительности - как и Эймундова сага написана).

Нет никаких сомнений, что помянутый в приведенном отрывке Акун принадлежал к тем самым варягам начала нашей летописи - народу, не имевшему этнического отношения к германцам. Отождествить их можно с аварами, обрами нашей летописи, см. ст. «Древняя Русь и славяне»,- тем более что звучат имена авары и варяги похоже, будто с одним корнем вар. Иначе говоря, варяжская теория нашей летописи имеет право на существование - в отличие от норманнской и славянской, которые не выдерживают даже самой поверхностной критики.

Славянская теория в «Повести временных лет»

Каждый, наверно, слышал про многочисленные славянские племена, которые издавна жили в Восточной Европе, занимая огромные территории, но почти никто не знает, что источник его убеждений - всего лишь несколько строк «Повести временных лет», причем весьма и весьма сомнительных, откровенно лживых. Да, разумеется, существуют христианские средневековые исторические источники, в которых помянуты некие славяне, однако же в них нет утверждений о славянском языке, родственном русскому, и о принадлежности этого родственного русскому языка многим народам, якобы тоже родственным, идущим от единого корня. Более того, например, из византийских источников нетрудно заключить, что поминаемые там всуе славяне говорили на германского корня языке, см. ст. «Древняя Русь и славяне». Более того, нет никаких независимых данных о существовании славянского языка и даже великих учителей славянского народа Кирилла и Мефодия, якобы подаривших славянам письменность. Все исходные данные ограничиваются нашими источниками, противоречивыми в них утверждениями, хотя, кажется, византийцы-то могли бы и знать о великих и даже святых своих соотечественниках Кирилле и Мефодии… Нет, не знали.

Кирилл-то, возможно, существовал, просто имя его не сохранилось в истории, см. последнюю часть статьи о Руси и славянах «Мать городов русских», а Мефодий откровенно вымышлен: был такой латинский епископ, помянутый Козьмой Пражским в «Чешской хронике» , к которому лжецы и приравняли византийского Мефодия. Ложь это столь же глупая, сколь наглая, но ведь пользуется успехом уже не первое столетие.

Нет совершенно никаких логичных оснований верить вздорным заявлениям летописца о том, что русские и славяне - это одно и то же. Это заявление противоречит, разумеется, прочим историческим источникам, в частности - мусульманским, но нашей «современной наукой» это в расчет не принимается…

Славяне в «Повести временных лет» предстают в таком же противоречии, как и варяги в рассмотренном выше отрывке. С одной стороны, летописец именует славянами множество народов, а с другой стороны, у этого множества народов был предок по имени славяне, некий определенный народ, говоривший на равном русскому языке. По утверждению авторов «Повести временных лет», жил этот народ или в Римской провинции Норик (Noricum), что была в верхней излучине Дуная, где теперь Мюнхен, или же в Иллирии, на восточном берегу Адриатического моря, напротив Италии.

Невозможно, конечно, поверить в описанное расселение народа по имени славяне на просторах, измеряемых тысячами километров, от верховьев Дуная до Днепра и от Черного моря до Белого,- просто потому, что для этого потребовались бы миллионы людей, говорящих, подчеркнем, на одном языке. Чтобы язык славянский возобладал на столь огромных территориях, они должны были численно и, главное, культурно превосходить местное население, но последнее противоречит историческим источникам. Мусульмане, например, описывают дунайских славян как самую примитивную социальную организацию - с натуральным налогом, пищей и платьем, см. ст. о Руси и славянах, но у русских в то же время отмечают внешнюю торговлю вплоть до Китая. Разрыв это столь чудовищный, бездна, что говорить о происхождении русских от славян, из землянок с натуральным хозяйством, способен только безумец. Да и неужели переселение столь огромных даже по нынешним временам людских масс прошло незамеченным для всех европейских историков, в первую очередь византийских? Неужели столь великий числом культурный народ сумел укрыться от ока византийских и прочих историков? Этого не может быть.

Отличный пример для сравнения и понимания у нас перед глазами - Русь. Можно ли вообразить даже в бреду, что византийские греки ничего не знали о Руси? Нет, это немыслимо совершенно. Да, но почему же тогда они ничего не знали о гигантском расширении славянской империи, включавшей в себя Русь территориально? Ну, на каких же еще основаниях, по каким причинам, великий народ мог бы расселиться по огромным территориям или уж только распространить там свой язык?

Можно поверить в постепенное и естественное расселение славян вниз по Дунаю и в уход будущих поляков из низовьев Дуная на Вислу от притеснений, но только не в дальнейшее массированное переселение на просторы от Черного моря до Белого. Это просто абсурд, и ведь даже намека нет на подтверждение этих сведений в европейских исторических источниках. Даже в наших источниках по столь великому поводу имеется всего лишь несколько общих фраз.

Автор «Повести временных лет» очень настойчиво связывает воедино расселение славянского народа и распространение славянского языка, однако для человека, даже поверхностно знакомого с мировой историей, связи здесь нет никакой: это крайне примитивный взгляд на историю и, главное, недействительный, не находящий себе фактического подтверждения. Например, как вы думаете, происходят ли от единого народа казахи и турки? Нет, конечно, ведь у них даже расы разные, но говорят-то они на языках тюркского корня, т.е. распространение языка в данном случае не имеет отношения к расселению людей и биологическому наследству. Разумеется, язык распространяется людьми, точнее культурными империями, но такое распространение не проходит незамеченным. Например, тот же тюркский язык с Дальнего Востока в Европу принесли гунны, и это очень хорошо известно, хотя от гуннов и не осталось собственной их истории, письменных источников. Да, но почему же тогда о славянах не известно ничего?

Разумеется, возражения против славянской теории были в древние времена. В частности, как можно заключить из «Повести временных лет», были люди, которые подвергали сомнению киевское происхождение русских и отстаивали, разумеется, новгородское. Поскольку же ответить на критику апологеты славянства не могли, в ход пошли насмешки. Вот весьма занимательная притча, насмешка «церковнославян» над своими противниками, посвященная спору о месте происхождении русских

Обратите внимание, сколько яду и наглости в ключевой мысли повествования: Киев еще только предсказан был апостолом, а новгородцы уже вовсю парились в своих банях, на диво тому же апостолу. Этот анекдот - явная насмешка над теми людьми, которые утверждали, что Новгород древнее Киева и русские происходят из Новгорода.

Подумайте, как чудовищная, просто фантастическая наглость: в свои бредни наши «церковнославяне» даже ученика Христа вовлекли, причем без малейшего зазрения совести.

Стоит отметить, что анекдот этот опирается на рассмотренный выше рассказ о гипотетическом пути вокруг Европы, из которого человек невежественный, не знавший размеров Европы и моря Варяжского, мог заключить, что используемый в древности путь в Рим из Черного моря мог проходить вокруг Европы - через Днепр, Балтийское море и океан в Средиземное море, на берегах которого и находится Рим. Иначе говоря, анекдот о новгородцах, удививших апостола,- это отнюдь не народная мудрость, не фольклор, а сочинение, построенное на фактах исторической литературы, т.е. научное.

Анекдот о новгородцах свидетельствует, что у славянской исторической теории на Руси были противники, а возразить им «церковнославяне» не могли, почему и перешли к насмешкам… Да, но много ли стоит древняя историческая теория, которую уверенно отвергала часть ее современников? Можно ли было безоговорочно поверить в эти бредни?

Варяжская теория в «Повести временных лет»

Языки распространялись и распространяются через империи, культурные империи, через построенную социальную структуру, охватившую области со значительным населением, где люди перенимают чужой язык в силу вовлеченности в социальные отношения, причем бесписьменные народы, как заметил Л.Н. Гумилев, меняют язык очень легко. Да, но где же в Европе Славянская империя? Нигде, ее не было, т.е. не было и не единой действительной причины для распространения славянского языка.

Простейший этот вывод из мировой истории - языки распространяются империями - находит, разумеется, себе подтверждение и в нашей истории. В «Повести временных лет» есть упоминание об империи варягов:

Также выше приведено утверждение, что варяги были русскими, и это совершенно соответствует мировой истории: так и должно быть. Русский язык должен принадлежать не славянам, германцам по преимуществу, а именно варягам, причем варягам не в Киеве, а в Новгороде, как мы знаем из анализа варяжской теории выше.

Мы не можем, конечно, допустить, что в Европе в девятом веке по РХ была неизвестная империя (тем более у мусульман). Но империя, погибшая незадолго до рождения Руси и не оставившая своей письменной истории, была только одна - Аварский каганат. Следовательно, мы просто обязаны заключить, что варяги - это русскоязычная часть аваров, названная на русском же языке (называться этот язык мог иначе - сведений нет). Что любопытно, от аваров осталось несколько слов, и все они укладываются в русский язык, см. третью часть статьи о Руси и славянах «Авары и Русь». Связь же варягов со славянами, конечно, прослеживается, ведь славяне-то дунайские жили под властью Аварского каганата. Соответственно, мы обязаны заключить и то, что язык русский был воспринят дунайскими славянами как один из имперских, распространился по Дунаю в пределах каганата, а позже на Вислу с бежавшими ляхами. Это вполне соответствует фактам мировой истории и выглядит даже банально - в отличие от фантастического расселения диких славян по огромным территориям, поверить в которое невозможно.

Соотнести это со славянской теорией, т.е. с планомерными развитием славян от Потопа до самого Киева, мог только человек, охмуренный всяческими «теориями», от глупых до откровенно безумных. Предельно ясно написано, что Олег захватил вражескую крепость, где оборонялись люди с именами нерусскими - Аскольд и Дир, после чего объявил здесь столицу нового государства. «Мать городов» - это перевод греческого слова митрополь (на более распространенном католико-греческом языке - метрополь, как Гомер вместо Омира или гегемон вместо игемона). Принадлежность же вражеской этой крепости на Днепре определяется из сочинения византийского императора Константина Багрянородного, из девятой главы его книги «Об управлении империй», названной «О росах, отправляющихся с моноксилами из Росии в Константинополь»

Строительство русских городов на Украине тоже начал Олег, как отмечено в предыдущем отрывке, но из невежественного перевода Лихачева это понять нельзя: «Тот Олег начал ставить города». В подлиннике написано иначе: «Се же Олегъ нача городы ставити», Указ. соч., стр. 14, что на современный язык переводится буквально: Это Олег начал города ставить, т.е. именно он начал строить русские города на Украине, в громимой хазарской империи, а не кто-либо иной. Очевидно, что именно поэтому и прозвали Олега Вещим: захватив небольшую хазарскую крепость на Днепре, он провозгласил здесь свою столицу для дальнейшей борьбы с хазарами, и вскоре возник здесь большой русский город, окруженный иными… А город был просто огромный по тем временам, крупнейший, наверно, в Европе,- с населением, вероятно, десятки тысяч человек . Только церквей в нем, как говорят, было четыреста.

Идеология в «Повести временных лет»

Из рассмотрения летописных данных очевидно, что славянская теория, теория происхождения русских от славян в Киеве и на Днепре, представляет собой наглую ложь, противоречащую не только историческим источникам, в том числе той же «Повести временных лет», но и самому здравому смыслу. И возникает, конечно, вопрос, с какой целью летописец катал откровенную ложь о великих культурных славянах, которых не было?

Ярослав Мудрый, конечно, не какой-то там Коцел, но и это наглость неописуемая, причем с любой, повторим, точки зрения - и греческой, и латинской.

Каждый легко может себе вообразить, как утверждалось христианство там, где правил этот Коцел: пришли немцы, одних перерезали, других на кровавые клочья разорвали, а потом строго объяснили, что делается это исключительно во имя всего самого светлого и прекрасного, что только знает человечество,- во имя Христа. Наши во главе с Владимиром поступили почти так же, только вместо чехов были византийские греки и христианство наши не навязывали, а принимали от греков, см. ст. «Крещение Руси».

Владимир оказал греческим императорам Василию и Константину военную помощь в борьбе со смутьяном Вардой Фокой в обмен на попов, после чего, естественно, ожидал обещанного. Нет, ищи дурака за пять римских сольдо, попов греки не прислали, обманули. Тогда Владимир собрался, пришел в Крым и взял греческий Херсонес, требуя уже не только попов, но еще и царевну греческую себе в жены, сестру Василия и Константина, в качестве пени за просрочку с попами. Пришлось императорам византийским отдать попов и царевну, которых наша летопись все же поминает под 988 г., хотя крещение Владимира приписывает не политической договоренности, а великому его духовному озарению… Это тоже наглая ложь. Разумеется, лжецов нельзя назвать христианами: это христианские политические идеологи.

Поскольку Владимир вырвал у греков христианских попов грубой силой - угрозой взять Константинополь после того, как он взял греческий Херсонес, возникло маленькое «каноническое» неудобство: вроде как христианство должны были распространять апостолы и подвижники, а рвать его у греков военной силой в политических целях…

Второй страшной политической проблемой новой империи стало то очевидное обстоятельство, что христианство было распространено на Руси - на русском севере, кончено - еще во времена патриарха Фотия, когда на русский язык была переведена Библия, задолго до Владимира, которого, тем не менее, помянутый выше Ларион без малейших сомнений огласил вполне равным апостолам и священной опорой существующей власти Ярослава Мудрого. Разумеется, это не было канонизацией в строгом смысле, так как в оном смысле у нас и Церкви-то не было, но святым Владимир был объявлен ясно. До нас дошло Слово Лариона о законе и благодати, где «канонизация» Владимира выражена предельно ясно - яснее некуда. Собственно, утверждение священности существующей власти и было целью обращения Лариона к верным. Задача это была исключительно политическая, а не духовная (всякая власть от Бога, сказал апостол Павел). Целью христианства является спасение душ, но отнюдь не воспитание их в правильном политическом убеждении или любви даже к христианской власти. Власть к спасению души отношения не имеет.

Утверждение священности власти - это, разумеется, идеология, вечная в мире идеология, ибо же любая крепкая власть утверждает себя священной - любая. Сложность заключалась только в том, чтобы сделать новую империю священной в смысле каноническом, а главное - без угроз и насилия, по-христиански. Разумеется, греки под пытками или угрозами сровнять с землей Константинополь подтвердили бы даже то, что Христос родился на Руси и с Руси ушел учить в Палестину, но кому это было нужно? Да и только ли от греков требовалось признание священности новой мировой империи?

Славяне родились только потому, видимо, что требовалось канонизировать власть в новой мировой империи. Священные христианские книги на русском языке существовали до Владимира - их объявили славянскими, а не русскими, чему летописец уделил огромное внимание, выдумав цитированный выше рассказ. Христианство существовало на Руси до Владимира - его объявили славянским, а не русским. Все было обрублено по самые славяне, в первую очередь - история. Русские со священной их империей начались от святого равноапостольного Владимира или уж совсем немного раньше, а до Владимира были исключительно славяне, предки русских.

Чем же хорош был новый подход к истории в смысле «каноническом»? Да хотя бы тем, что славяне никогда силой не рвали у греков христианство - наоборот, греки душили их и рвали на кровавые клочья во имя всего самого светлого и прекрасного, что только знает человечество,- во имя Христа. Славяне никогда не громили Константинополя и вообще были кротки и тихи, аки самые агнцы. Славян никто и никогда в Византии не назвал бы страшным именем Рос из книги пророка Иезекииля, как греки по сей день называют нас, русских,- от библейского имени князя Рос Мосоха и Фовеля, этого Гога и Магога, посланца жестокого Адонай-господа, пришедшего воевать с севера во главе многих народов. По сей день нет ни единого текста на греческом языке, в котором русские были бы названы правильно, от корня рус, а не библейского рос (вообще-то, правильно он Рош, но у греков не было еврейской буквы шин - Ш, ее заменяли на С). А чтобы понять причину этого наименования, достаточно почитать посвященные нашим предкам слова Фотия…

Кажется так, что причиной рождения лжи в нашей летописи была не гордыня, как обычно случается, желание возвеличить себя за счет унижения иных, а наоборот - желание умалить себя, снизойти до низших, в частности до славян. Разумеется, ложь есть ложь, но ведь мотивы кое-что значат, не так ли?

Огромную роль в фальсификации истории под славян сыграл, наверно, отказ греческой власти признать нашу Церковь, отчего и потребовались славяне, к которым в Иллирик ходил сам апостол Павел - «учитель нам, русским». Сильно сказано, не правда ли? Что против этого все греческие церковные иерархи и тем более светская власть? Да ничто, пустое место.

Славяне были просто незаменимы для идеологии, и если бы их не было в Аварском каганате во время оно, то следовало бы их даже выдумать в целях торжества идеологии - утверждения священности власти в государстве равноапостольного Владимира. Собственно, история - это и есть идеология, всегда и везде, ибо же прошлое всегда и везде есть фундамент будущего. Исторические сочинения пишутся отнюдь не для того, чтобы открыть потомкам всю правду-матку истинную, как полагают некоторые наивные люди, а для современников, для того, чтобы владеть умами современников и, соответственно, будущим. И как это ни поразительно, владение будущим иной раз удается историкам. Например, нашими умами ныне владеют столь лютые мракобесы многовековой давности, что даже представить их страшно…

Впрочем, наверняка они были большие праведники: по средам и пятницам мяса не ели, блуда не творили и так далее, по списку. Ну, а коли и соврали где вольно или невольно, то ведь не греха ради, а из самых лучших побуждений - священных, как им казалось. Очень даже может быть, что некоторые из них сами верили в свою ложь, считая ее строгим выводом, а фальсификацию истории всего лишь «конъектурой», как нынешние. Ну, сделал ты ряд «конъектур» и навыдумывал кучу глупостей, как Лихачев,- разве же плохо это с точки зрения субъективной? И если Лихачев наверняка считал себя ученым, то почему же прошлые эти мракобесы должны были мнить о себе иначе? Чем их гигантская «конъектура» отличается от «конъектуры» Лихачева и ему подобных? Да ничем по большому-то счету: то и другое всего лишь история, наука такая.