Людовику XIV словно на роду было написано быть баловнем судьбы. Само рождение его, после двадцати лет супружеской жизни родителей, могло служить хорошим знаком. В пятилетнем возрасте он стал наследником прекраснейшего и могущественнейшего из престолов Европы. Людовика XIV называли Король-Солнце. Красавец с темными локонами, правильными чертами цветущего лица, изящными манерами, величественной осанкой, к тому же повелитель великой страны, он действительно производил неотразимое впечатление.
В общении с придворными, министрами, дипломатами он выглядел всегда очень сдержанным и демонстрировал удивительную вежливость, в которой в зависимости от ранга, возраста и заслуг его визави различалось множество оттенков. Он четко, свободно и ясно излагал свои мысли. Его поведение в обществе было осмотрительным, тактичным и в высшей степени умеренным.
Многократно цитировавшаяся поговорка «Точность - это вежливость королей» в особой степени относится к Людовику XIV. Он был всегда пунктуален, слушал внимательно и не уставал на самых долгих заседаниях. Он обладал исключительно развитым чувством долга. Людовик XIV проявлял себя как прагматик, который использовал текущие политические события в интересах короны и государства. При этом он никогда не выжидал, а старался создать благоприятную для Франции конъюнктуру, подавить в зародыше антифранцузские коалиции или - если для этого не было возможности - разгромить их превентивными военными акциями. Он всегда был тверд в вопросах сана, этикета и церемониала.
Король активно участвовал в придворной жизни. Он был великолепным наездником и любил охоту. Как кавалер он был образцом. Он охотно танцевал, ценил театр и придворные праздники.
Всем известно, что слово «этикет» приобрело свое современное значение именно при короле Людовике. Во-первых, на свежезасеянных лужайках молодого Версальского парка разместили таблички вроде «По газонам не ходить», ибо беспечные дворяне не слишком заботились о сохранности насаждений. Эти таблички назвали этикетками, а король издал специальный указ, призывающий соблюдать правила поведения и напоминающий о том, что не следует пренебрегать надписями. Во-вторых, во время приемов, чтобы не нарушать строгость церемоний, на стулья гостей клали таблички-этикетки с перечислением некоторых правил, на соблюдении которых настаивал король. Таким образом, французское слово «этикет» получило второе значение: «поведение, соответствующее установленному порядку, церемониал».
Очевидно, что придворные обязательства требовали от дворянина определенных качеств. Сохранились руководства по поведению того времени, из которых одним из самых известных является сочинение графа Кастильоне «Придворный». Согласно данному руководству придворный должен быть любезен и внимателен, избегать сплетен, злоязычия и лжи. Его манеры должны были выглядеть естественными без неловкости, он обязан был хорошо говорить на нескольких языках, уметь играть в карты, не обращать внимания на денежные потери, петь, рисовать, танцевать, играть на музыкальных инструментах, практиковать модные в то время виды спорта, но отнюдь не игры простонародья. На войне ему рекомендовалось избегать ненужного риска, если он находился вне поля командира. Вежливость его должна была возрастать в зависимости от ранга собеседника, а по отношению к королю его манеры должны были напоминать поведение слуги перед господином. Понятно, что не все из этих норм осуществлялись на практике, но правила поведения по отношению к королю необходимо было соблюдать неукоснительно.
Во время правления Людовика 14 этикет, который становится настолько сложным, что при дворах появляется специальная должность церемониймейстера, следившего за выполнением всех его тонкостей и строжайшим образом регламентировавшего всю дворцовую жизнь. Члены семьи монарха и придворные должны были в определенный час вставать, точно указывалось, кто должен был присутствовать при одевании монарха, подавать предметы его туалета, сопровождать его во время прогулки и т. д. Было точно определено, как проходили церемонии аудиенции, торжественных выходов, прогулок, обедов, балов.
Право первенства в придворном этикете эпохи абсолютизма приобретает определяющий характер. Вопрос преимущества кого-либо зачастую становится вопросом жизни и смерти, так как непростительным оскорблением считалось занятие, хотя бы и нечаянное, чужого места или вход в комнату раньше персоны более высокого ранга. Имело значение, кто на чем сидит, кто оказывает ту или иную услугу королю.
Стараниями самого же Луи 14 система первенства была ритуализирована до мелочей. Церемонии того времени возносили короля до уровня недоступного божества. Утром, при пробуждении короля, на него надевали халат главный хранитель опочивальни и несколько придворных, причем было расписано не только то, кто какую именно оказывал услугу, но и их движения. Затем двери опочивальни открывались, и короля могли лицезреть придворные высших рангов, склонившиеся в глубоком поклоне. Король произносил молитву и выходил в другую комнату, где одевался, при этом ему вновь прислуживали представители высшей знати, в то время как основные придворные, имеющие на это право, лицезрели этот процесс, стоя в отдалении в почтительном молчании. Затем король удалялся в часовню во главе процессии, а на его пути рядами стояли сановники, не удостоенные аудиенции, повторяя свои прошения в надежде, что проходя мимо, Людовик XIV услышит их и даже, может быть, произнесет: «Я подумаю об этом». Во время королевской трапезы все придворные должны были стоять, соблюдая полнейшую тишину. Король восседал в кресле. Королева и принцы, если они присутствовали, имели право сидеть на стульях, а другие члены королевской семьи - на табуретах. Король мог оказать величайшую честь знатной даме, позволив ей сесть на табурет; у мужчин такой привилегии не было, но все они стремились к ней ради своих жен.
Понятно, что в таких условиях принципиальное значение придавалось вопросам первенства, и никто уже не уступал, как в средние века, своих привилегий и прав другому. Тот, кто удостаивался особой чести (например, нести свечу в королевской опочивальне), мог получить дополнительные социальные и, что не менее важно, материальные преимущества перед другими.
Чины, милости, деньги, поместья - все добывалось именно при дворе, в толпе придворных, подчиненной этой строжайшей иерархии. Придворные были вынуждены ежедневно проводить стоя долгие часы ожидания, терпеть скуку королевской трапезы и унизительные обязанности прислуги для того, чтобы быть замеченными королем. Годы, проведенные подобным образом, оказывали пагубное влияние на их характер и интеллект, но приносили ощутимые материальные выгоды.
Придворный этикет Людовика XIV также весьма способствовал развитию французской модной индустрии, так король издал специальный указ о смене одежды по сезонам, регламентировал костюм придворных, ввел в моду новую одежду - жюстокор, окончательно вытеснивший пурпуэн и брасьер. Костюм, который сформировался в 1670-1680-х гг., почти без изменений носили более ста лет, вплоть до Великой французской революции. Он состоял из рубашки, штанов до колена, нижней одежды с длинными рукавами и застежкой спереди и верхней одежды с застежкой и рукавами с отворотами. В это время в моду входит и сравнительно новый вид одежды - домашняя (халаты из полосатых восточных тканей, тюрбан). Огромное внимание при дворе Людовика XIV уделяли женской моде, так как женщина была в центре придворной жизни, являясь украшением французского двора. Уже в 1650-е гг. в моду возвращается корсет - легкий, на китовом усе, появляются нижние юбки из ткани, прошитой китовым усом. Это придает фигуре грациозность и четкие линии. Культ женственности приводит к увеличению декольте, увлечению аксессуарами. Каблук, который появился в начале XVII в. как элемент обуви кавалериста для упора ноги в стремени, становится новым изощренным оружием женского кокетства. Чрезвычайно важным элементом костюма становится прическа - придумывают все новые и новые фасоны с использованием горячей завивки, чужих локонов, лент, кружев.
При дворе организовывались большие праздничные представления, театральные и музыкальные спектакли, но было много и других возможностей развлечься.
Пожалуй, нигде так не увлекались танцем, так тщательно его не изучали, как во Франции в конце XVII века. При Людовике XIV балы достигли необыкновенного блеска. Луи XIV самолично брал уроки танцев на протяжении двадцати лет, и обычно принимал участие во многих придворных балетных постановках, часто в роли Аполлона или Юпитера. Фактически, любой человек, от принца до уличного музыканта мог принять участие в подобном костюмированном представлении-маскараде. Поначалу они имели довольно несвязную структуру, где каждый исполнитель вел свою роль так, как сам желал; но вскоре эти балетные постановки стали поручать профессиональным деятелям искусств, таким как композитор Жан-Батист Люлли. Балы времен Людовика 14 поражали роскошью костюмов и парадностью обстановки. Здесь правила придворного этикета соблюдались особенно строго. От убранства залов и гостиных, от элегантно-изысканных нарядов и легких танцев веяло утонченной грацией и подчеркнутой манерностью.
Людовик очень заботился о блеске и роскоши своего двора. Он часто устраивал праздники, балы, маскарады, заводил роскошные костюмы, воздвигал дорогие постройки. Именно в период его правления Версаль из небольшой деревушки превратился в резиденцию французских королей.
Обладая представительной внешностью, изящными манерами и изысканным вкусом, король являлся законодателем придворного этикета и личным примером стремился вводить среди своих подданных изысканность и утонченность обхождения. Придворные, желая угодить повелителю, подражали ему во всем. В то время у мужчин вошли в моду шитые золотом кафтаны, шелковые чулки, башмаки и огромные волнистые парики; ленты и кружева в изобилии украшали как женские, так и мужские наряды, в обращении господствовали вычурные приседания поклоны и комплименты.
В 1661 году Людовик XIV издает указ об организации Парижской Академии танца. В специальном королевском документе говорится, что Академия призвана способствовать воспитанию хорошей манеры у привилегированных классов, хорошей выправке у военных. Возглавили это учреждение тринадцать лучших учителей, назначенных Людовиком. В задачу Академии входило установить строгие формы отдельных танцев, выработать и узаконить общую для всех методику преподавания, совершенствовать существующие танцы и изобретать новые.
Людовик XIV вошел в историю под именем «короля-Солнца». Во Франции солнце выступало символом королевской власти и лично короля и до Людовика XIV. Светило становилось персонификацией монарха в стихах, торжественных одах и придворных балетах. В одной из балетных постановок юному Людовику довелось впервые предстать перед своими подданными в образе Восходящего солнца, а затем и Аполлона - Солнечного бога. Принцы крови и придворные, танцуя рядом со своим государем, изображали разные стихии, планеты и прочие подвластные Солнцу существа и явления. Кроме того, на Карусели 1662 года, данной в честь рождения первенца королевской четы, Людовик XIV гарцевал перед зрителями на коне в костюме римского императора. В руке у короля был золотой щит с изображением Солнца. Это символизировало то, что это светило защищает короля и вместе с ним и всю Францию.
Людовик XIV царствовал 72 года, дольше любого другого монарха Европы. Королём он стал в четыре года, а всю полноту власти взял в свои руки в 23 и правил на протяжении 54 лет Луи де Бурбон был уверен в своем божественном праве на неограниченную власть и считался воплощением Франции и государства. Внешним проявлением этого стал детально разработанный этикет придворной жизни и поклонения монарху. Двор служил королю инструментом контроля над мощной и влиятельной частью дворянства, «великих» страны, которые могли в своих провинциях мобилизовать значительные силы. Это высшее дворянство различными методами, в том числе раздачей прибыльных доходных мест и пенсии, привлекалось ко двору, где оно, учитывая высокие расходы на представительство и соответствующий их рангу образ жизни, все больше и больше зависело от короля. Абсолютная власть монарха была необходима для блага и процветания государства и его жителей. Талантливый правитель, Людовик XIV немало сделал в этом направлении. Его политика была направлена на развитие экономики и культуры Франции. Была создана Академия наук, активно поддерживалась государством культура. Поэтому не случайно Франция при Людовике XIV стала самой могущественной державой Европы.
©2015-2019 сайт
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-02-16
Иштван Рат-Вег (Из книги «Из истории человеческой глупости»)
ПОКОРНОСТЬ ПЕРЕД ЗЕМНЫМ ВЛАДЫКОЙ
В 1719 году после многих лет прилежных исследований немецкий историк Иоганн Христиан Люниг опубликовал двухтомный груд под претенциозным названием «Tatrum ceremoniale». Автор описывал, обсуждал, комментировал церемониалы, которые он наблюдал при дворах правителей стран Европы.
Необходимость церемониалов Люниг объяснял следующим образом:
«Великие особь» являются наместниками Всемогущего на Земле, созданными по Его подобию, и их назначение – быть похожими на Него во всем. Бог упорядочил всю Вселенную, и Его представители на Земле, которые всемерно стремятся уподобляться Ему, должны строго блюсти установленный ритуал. Когда простолюдины воочию видят всеохватывающий порядок в поведении и обычаях своих господ, они склонны подражать им, тем самым упрочая благоденствие всего государства. Но если люди будут зреть только беспорядок и путаницу, они начнут сомневаться в том, что их повелитель является истинным представителем бога на Земле. Они перестанут питать уважение к властелину, и в тех государствах, где это произойдет, воцарится хаос. Поэтому великие монархи установили правила, которым должны повиноваться они сами и весь их двор».
Как церковный алтарь и святилище за его ограждением предназначались для бога и его служителей-священников, которые таким образом отделили себя от народа, так и наместники бога – король и его придворные – обособлялись от масс в созданном ими же заповеднике.
Этот заповедник был огражден золоченым занавесом придворного этикета. Пряжа, из которой соткан этот занавес, была завезена с Востока, где каждый правитель называл себя сыном Солнца, или братом Луны, или, на худой конец, кузеном звезд. От подданных требовалось, чтобы они с таким же раболепным обожанием относились к своему земному владыке, как и к его столь величественным «родственникам».
Этикет раболепствования и униженной покорности перед владыкой распространялся с Востока на Византию, а оттуда с помощью крестоносцев перешел и в Западную Европу. Каждый монарх приспосабливал все пышные церемониалы поудобнее к своим потребностям.
«Все те, кто богохульно осмелится отрицать наше божественное происхождение, будут изгнаны со службы, а их имущество будет конфисковано», – гласил императорский приказ, изданный в Риме в 404 году н. э.
Каждое распоряжение византийского императора считалось священным, и к нему полагалось относиться, как к слову божьему. Обращаться к императору нужно было: «Ваша Вечность».
Поскольку он являлся олицетворением бога, перед ним следовало преклоняться, как перед богом. Строжайшие правила придворного церемониала требовали, чтобы иноземные послы так же, как и свои подданные, падали ниц к императорским ногам. Епископ Кремонский описал, как он был удостоен лицезреть императора. Император сидел на золотом тропе в тени золотого дерева с золотыми ветвями и золотыми листьями. На ветвях сидели искусно сделанные птицы. Два льва из чистого золота, словно живые, глядели на приближавшегося посетителя со своих возвышений, расположенных слева и справа от трона. Когда посланник приблизился к трону, искусственные птицы начали петь, львы зарычали громоподобно. Епископ и его сопровождающие простерлись ниц перед троном, согласно правилам этикета. Когда они подняли глаза, и император и его трон исчезли: секретный механизм поднял все сооружение вверх. И оттуда, с высоты, божественные императорские очи метали молниеподобные взгляды на ошарашенного посланника.
Монархи Западной Европы не требовали столь чрезмерной униженности, какая по восточным понятиям считалась нормой. Они удовлетворялись тем, что посетители, удостоенные аудиенции, становились на колени. Этот малоудобный способ выражать свое почтение родился, по-видимому, в Испании, а позже стал применяться и при дворе австрийского императора. Австрийские императоры, надо полагать, любили созерцать такую демонстрацию униженной покорности, ибо они неустанно изыскивали все новые поводы требовать от своих подданных, чтобы те преклоняли колени. Просители должны были подавать свои петиции, стоя на коленях; в других случаях было достаточно преклонить одно колено. Существовали детально разработанные строгие правила, которые предусматривали, в каких случаях надо было становиться на оба колена, а когда можно было обойтись одним. Когда император проезжал по городу, каждый пешеход обязан был в знак уважения к высокой особе преклонять одно колено. Даже важные особы, передвигавшиеся в каретах, не освобождались от этой обязанности – они должны были остановить свой экипаж, выйти и выразить свою покорность: дамы приседали, а мужчины преклоняли колено.
В царствование Марии-Терезы эти правила были несколько смягчены. Писатель и философ Лессинг, которому явно не хватало навыков придворной гимнастики, запнулся о свою собственную ногу, когда его представляли императрице. Она милостиво разрешила Лессингу не повторять столь сложное упражнение.
Версальский двор так и не принял испанского этикета, невзирая на его соблазнительную пышность и церемонность. Он был слишком жестким для французских вкусов. Зато в Англии панталоны на коленях у придворных были изношены до крайности. Французский маршал Виейлевиль в 1547 году был приглашен по какому-то случаю на обед к королю Эдуарду VI. Мемуары маршала донесли до нас его впечатления об этом достославном пиршестве:
«За обедом блюда подавали рыцари Ордена подвязки. Подходя к столу, они каждый раз падали на колени. Блюда у них забирал лорд-камергер, который, встав на колени, предлагал их королю. Нам, французам, показалось очень странным, что самые выдающиеся представители английской аристократии, в том числе знаменитые военачальники, должны были то и дело становиться на колени, тогда как во Франции даже пажи, входя в покой, лишь преклоняют одно колено».
ИСПАНСКИЙ ЭТИКЕТ
Испанский этикет был самым суровым из всех. Королевская чета Испании была в буквальном смысле «неприкасаемой». Однажды, когда королева ехала верхом, лошадь понеслась и сбросила державную всадницу с седла. Два офицера кинулись к ней, подхватили королеву, высвободили ее ноги из стремени. Словом, спасли ей жизнь. Однако отважные офицеры тут же повернули своих лошадей и поскакали во весь опор. Они должны были пересечь границу своей страны, чтобы избежать смертной казни за прикосновение к телу королевы.
Филипп III получил сильные ожоги, сидя перед камином, только потому, что единственный гранд, которому была пожалована привилегия двигать королевское кресло, куда-то отлучился.
Мария-Анна Австрийская была просватана за короля Филиппа IV. На пути в Испанию ее торжественно приветствовали во всех городах, через которые она проезжала. В одном из городов мэр преподнес ей дюжину пар шелковых чулок. Мажордом королевской невесты сурово отодвинул ящичек с подарком в сторону, сказав опешившему мэру: «Вам следовало бы знать, что у королевы Испании нет ног». Говорят, что бедная принцесса лишилась чувств при этих словах, так как подумала, что в Мадриде ей отрубят ноги во имя соблюдения незыблемых законов испанского этикета.
ЭТИКЕТ ПРИ ДВОРЕ ЛЮДОВИКА XIV
Когда Людовик XIV – «король-Солнце» – взошел на трон Бурбонов, придворный церемониал стал изысканным и сложным. Король уподоблял себя Солнцу, вокруг которого вращается Вселенная. А блеск версальского двора он рассматривал как отражение животворного сияния его собственной особы.
Давайте мысленно перенесемся на три столетия назад и поглядим церемониал в спальне «короля-Солнца». Действие происходит в тот утренний час, когда Людовик XIV обычно просыпается: дворяне, которые пользуются привилегией присутствовать при пробуждении и одевании короля, один за другим входят в спальню; туда же направляются принцы, управляющий двором короля, начальник королевского гардероба и четыре камергера.
Теперь торжественный акт вставания с постели может начинаться. Король покидает свою знаменитую кровать, которая расположена точно вдоль оси версальского парка. Ибо так же как Солнце покоится в центре небесных просторов, так и «король-Солнце» должен быть в центре своего двора. За короткой утренней молитвой следует столь же непродолжительная процедура утреннего омовения: главный лакей просто льет несколько капель духов на королевские руки. Первый камергер надевает на королевские ноги туфли и передает халат главному камергеру, который возлагает его на плечи короля. Теперь его величество сидит в кресле. Королевский брадобрей снимает с него ночной колпак и причесывает волосы, в то время как первый камергер держит зеркало.
Все эти детали были чрезвычайно важны и имели исключительное значение для тех, кто состоял при дворе Версаля. Высоким знаком отличия считалось позволение надеть туфли на ноги короля или помочь ему накинуть халат. К обладателям таких привилегий другие придворные относились с нескрываемой завистью. Последовательность, с которой выполнялись утренние процедуры, была установлена самим королем и никогда не менялась.
Затем следовала вторая часть торжественного церемониала, которую можно было бы назвать «раздевание халата». В этом действии были заняты начальник гардероба, который помогал королю с одной стороны, и главный лакей, который помогал ему с другой стороны. Когда король менял рубашку, церемония была еще более помпезная: служитель гардероба вручал рубашку первому камергеру, тот передавал ее герцогу Орлеанскому – второму лицу в государстве после короля. Король брал рубашку из рук герцога и накидывал ее себе на плечи. Затем с помощью двух камергеров он снимал ночную рубашку и надевал дневную. После этого в строю установленной очередности к королю приближались назначенные сановники и облачали его в различные части туалета: надевали туфли, застегивали алмазные застежки, прикалывали медали на лентах. Потом один из наиболее родовитых принцев Франции выполнял важную обязанность: он держал вчерашнюю одежду, пока монарх перекладывал из ее карманов содержимое в новый костюм. После этого начальник гардероба предлагал королю на выбор три вышитых платка, которые подавались на золотом подносе; наконец, он же вручал повелителю шляпу, перчатки и трость.
В пасмурные, хмурые дни, когда по утрам требовалось искусственное освещение, главный камергер шепотом спрашивал короля, кому будет пожалована честь подержать свечи. Король называл имя одного из присутствующих дворян. Избранник, лопаясь от гордости, брал канделябр с двумя свечами и держал его на протяжении всей процедуры одевания короля. Надо сказать, что даже система освещения была приведена е соответствие с правилами придворного этикета. Только король имел право пользоваться канделябром на две свечи. Все остальные смертные должны были обходиться простыми подсвечниками. По поводу одежды тоже существовали строгие правила. Так как Людовик имел пристрастие к золотому шитью на платье, то носить что-нибудь подобное не позволялось никому. Правда, иногда, в знак высочайшей благосклонности, король жаловал особо отличившимся придворным и государственным деятелям право пришивать золотую тесьму на одежду. Это разрешение оформлялось специальным документом с соответствующей печатью, который подписывался королем и первым министром.
Представление повторялось каждое утро и всегда проходило в присутствии восхищенной аудитории. Когда оно заканчивалось, король покидал спальню, окруженный роем придворных. В опустевшей спальне, однако, продолжался церемониал. Предстояло застелить королевскую кровать. Существовали писаные правила по поводу того, как эго надлежит делать.
Королевская кровать сама по себе служила объектом почитания. Те, кто проходил через спальню, должны были в знак уважения поклониться кровати.
<...>
При тщеславном дворе тщеславного монарха состоял человек, который среди всей помпы и блеска сохранял трезвую голову. Это был министр финансов Кольбер, изобретательность которого проявилась в том, что он облагал налогом не только соль и муку, но и человеческое тщеславие. Он ввел прейскурант на все придворные привилегии и должности. Право быть главным поваром стоило 8 тысяч франков, а, например, высокая должность мажордома расценивалась в полтора миллиона франков. Однако игра стоила свеч. Тот, кто получал должность при дворе, обретал влиятельное положение, которое открывало множество возможностей для пополнения кошелька, опустошенного Кольбером.
ТУФЛЯ С КРАСНЫМ КАБЛУКОМ
В Византии только император имел право носить красные туфли: наряду с короной они были знаком императорской власти. После падения Византийской империи красные туфли проникли в Париж. Правда, по дороге они потеряли подметки и верх, так что ко двору французских королей добрались одни красные каблуки. Они-то и стали неотъемлемой частью великосветского наряда, по которому придворную знать можно было всегда отличить от мелкопоместного дворянства без титулов и званий.
Двор каждого монарха являл собой замкнутый мирок. Это относилось не только к блестящему двору Версаля, но и к резиденциям малозначительных немецких принцев, которые наперебой стремились подражать великим образцам. Горизонт этого мирка очерчивался иерархией рангов. Его можно уподобить ступенчатой пирамиде, по которой придворные, толкаясь и теснясь, пробирались вверх, к вершине, увенчанной монархом.
Каждый придворный мечтал о том, чтобы заполучить ранг выше того, которым он вынужден был довольствоваться. Во имя достижения этой цели он готов был заплатить любую цену, использовать любые – пусть даже бесчестные – средства. Лишь бы возвыситься над другими, лишь бы приблизиться еще на шаг к коронованному идолу.
Сложные проблемы старшинства в придворном сонме заслуживают детального исследования. Начнем с версальского двора, где честолюбие становилось совершенно патологическим в своем неистовстве.
На верху придворной пирамиды находились принцы королевской крови, следом за ними шли остальные принцы, потом герцоги и пэры, которым в силу их наследственных прав и положения предоставлялись наиболее высокие посты и привилегии. Для аристократов рангом пониже тоже существовал строгий порядок старшинства.
Заметим, что титул и власть не обязательно шли рука об руку. Можно было быть могущественным министром, не знающим поражений военачальником, губернатором колонии и в то же время иметь при дворе ранг ниже, чем у царственного подростка королевских кровей. На полях сражении маршалы Франции командовали и принцами и пэрами, но придворный ранг маршалов был невысок, и их жены не имели права на обетованный табурет.
Мадам де Севиньи с энтузиазмом писала в одном из своих писем о «божественном табурете». Прозаически говоря, речь шла о стульчике без подлокотников и спинки. Этот на первый взгляд ничем не примечательный вид мебели играл невероятно важную роль в жизни французского двора.
Когда король или королева усаживались перед столпившимся двором, все придворные сановники оставались стоять. Из женщин только принцессам разрешалось присесть, но не в кресла, а на табуреты. Женщинам разрешалось садиться на табуреты в отсутствие их величеств. Каждая ситуация, которая могла возникнуть в связи с употреблением табурета, была тщательно предусмотрена правилами придворного этикета. Например, королевские дети в присутствии отца или матери могли сидеть только на табуретах и лишь в их отсутствие имели право пользоваться креслами. В присутствии королевской четы или их детей принцессы и герцогини королевской крови могли сидеть на табуретах, а в обществе королевских внуков они имели право пользоваться стульями с прямыми спинками, но не креслами.
Перечень правил «кому на чем перед кем сидеть» на этом далеко не исчерпывается. Кардиналы стояли перед королем, но сидели на табуретах при королеве и королевских детях, а находясь в компании принцев и принцесс королевской крови, имели право занимать кресла. Такое же правило определяло поведение иностранных принцев н испанских грандов.
Кодекс «табурета» – всего-навсего один из примеров того, как наделенные даже малюсенькой привилегией демонстрировали ее публично в присутствии тех, кто стремился к получению такого же отличия.
На придворных приемах дамы рангом пониже должны были нагибаться, чтобы целовать каемку платья королевы. Принцессы и пэресы тоже обязаны были прикладываться к одежде повелительницы, но им разрешалось лобзать уже юбку, следовательно, поклоны для них были предусмотрены в облегченном варианте. Правила двора точно определяли даже сравнительные размеры шлейфов. Вот эта таблица:
Королева – 11 ярдов,
дочери короля – 3 ярдов,
внучки короля – 7 ярдов,
принцессы королевской крови – 5 ярдов,
прочие принцессы и герцогини – 3 ярда.
Если учесть, что парижский ярд соответствовал 119 сантиметрам, то будет ясно, что и трех ярдов хватало, чтобы поднимать тучи пыли.
«Мinima non curat proctor», – гласит латинская пословица. Это означает примерно следующее: «Значительные люди не занимаются пустяками».
Сокращенный перевод с английского Б. Колтового.
Рат-Вег И. Мишура придворного этикета // Наука и жизнь, 1968. № 1. Стр. 100-104.
Старые французские короли до ужаса боялись заглушить уловками этикета свежий и свободный глас галльского острословия. Они действительно переняли церемониал бургундского двора, но позаботились оставить достаточно щелочек для непосредственного общения с окружающими. Генрих IV любил простой, открытый разговор. Он запретил детям величать его холодным "Monsier" (господин), ему хотелось быть просто "papa". He принял он и такого нелепого заведения немецких дворов, как "Prugelknabe" (козел отпущения), для детей благородного происхождения, которые были товарищами в играх юным князьям, но если княжичи вели себя плохо, то порку прописывали их маленьким друзьям. Генрих IV давал особый наказ воспитателю своего сына, чтобы оный примерно колотил парнишку, ежели тот будет безобразничать. 14 ноября 1607 года король пишет воспитателю:
"Желаю и приказываю сечь Дофина розгами всякий раз, ежели заупрямится или начнет делать что-либо дурное; на собственном опыте знаю, ничто так не пойдет на пользу, как добрая порка".
При Людовике XIV положение переменилось. Король любил придворную жизнь, ему был любезен вечно движущийся мир Версаля. Но движение он понимал по-своему: он - солнце, вокруг которого обращается вселенная, и только от него исходят лучи, дарящие жизнь двору.
Испанский этикет он перекроил и украсил по своему вкусу. Я бы выразился так: ворот, сдавливающий шею, остался, только вместо жесткого испанского воротника - фрезы - появилась пена французских кружев.
Раздвину завесу веков и загляну в спальню "короля-Солнца". Там нечто подобное совершает главный камердинер: он раздвигает полог кровати, потому что настало утро. Король пробуждается. Камер-лакеи впускают тех вельмож, которые облечены правом присутствовать при торжественном моменте пробуждения. Входят принцы крови, с поклоном входит главный камергер, главный при гардеробе короля и четыре камергера.
Церемония пробуждения короля - lever - начинается.
Король сходит со своего знаменитого ложа, установленного в самой середине дворца и точно по главной оси Версальского парка. Король для своего двора, что Солнце на небосводе. После краткой молитвы главный камердинер льет несколько капель ароматизированного винного спирта ему на руку, что, собственно, и составляет процедуру утреннего умывания. Первый камергер подает тапки, затем передает халат главному камергеру, тот помогает надеть его королю, который уже сидит в кресле. Придворный куафер снимает с короля ночной колпак и причесывает волосы в то время, как первый камергер держит перед ним зеркало.
До унылого скучны эти подробности, однако в жизни версальского двора они имеют большую важность и полны значения. Подавать королю тапки или домашний халат - это огромная честь и награда, которую с завистью наблюдают остальные придворные.
Порядок самого одевания спланирован самим королем, и он же установил в нем неумолимую последовательность, совсем как при решении арифметической задачи. До 77 лет его жизни тапки всегда подавал первый камергер, а главный камергер домашний халат. Затеять перемену ролей означало бы сознаться в революционном образе мыслей.
До сих пор это была первая часть lever, его интимный этап. Далее следовала вторая, торжественная часть церемонии.
Лакеи распахивали створки дверей. Чередой входили придворные. Герцоги и прочие важные особы, послы, маршалы Франции, министры, верховные судьи и разного рода придворные сановники. Выстраивались возле позолоченного ограждения, разделявшего зал на две части, и в благоговейной тишине наблюдали парадное зрелище, словно разыгравшийся у них на глазах спектакль, главную роль в котором играл наипервейший человек Франции и ее главный актер.
Картина первая: снимание ночной рубахи. Гардеробмейстер помогал справа, главный камердинер - слева. Видимо, этот предмет туалета считался наименее благородным, чем рубашка дневная. Потому что перемена рубашки была куда обстоятельней: один из офицеров при гардеробе передавал дневную рубашку первому камергеру, а тот передавал ее дальше герцогу Орлеанскому, по рангу следовавшему сразу за королем. Король принимал рубашку от герцога, набрасывал ее на плечи и, с помощью двух камергеров освободившись от ночной рубашки, надевал дневную. Спектакль продолжался. Придворные сановники по очереди выдавали остальные предметы одежды, натягивали ему туфли, застегивали алмазные пряжки, подвязывали шпагу и орденскую ленту. Гардеробмейстер (как правило, это был один из самых знатных герцогов Франции) играл важную роль: он держал вчерашнюю одежду, пока король вынимал из нее мелкие вещи и перекладывал в карманы сегодняшней; далее он подавал на золотом подносе три вышитых платка на выбор, затем он же подавал шляпу, перчатки и трость.
В ненастные утра, когда требовалось освещение, один из зрителей также получал свою роль. Главный камергер шепотом испрашивал короля, кому принадлежит право держать свечи. Король называл кого-нибудь из вельмож, и тот, распираемый гордостью, держал двухрожковый подсвечник во время всего процесса одевания. Это надо понимать: двухрожковый. Потому что Людовик даже право пользования подсвечником ввел в продуманную и отшлифованную систему придворного этикета. Только король имел право пользоваться двухрожковыми подсвечниками, все остальные должны были довольствоваться однорожковыми. Так оно и шло по всем линиям. Людовик любил камзолы, обшитые золотым позументом, однако кому-либо другому в таком ходить было нельзя. Редко, в знак исключительной милости, король дозволял заслуженным мужам заказать галуны на камзол. Об этом дозволении составлялся документ с печатью, король его подписывал, а первый министр контрассигнировал. Назывался сей почетный предмет одежды justaucorps a brevet, т.е. камзол дозволенный.
Когда наблюдаемое каждый день красочное зрелище подходило к концу, король покидал спальню, и двор толпою высыпал следом. А в опочивальне продолжалась малая дополнительная церемония. Пресловутое ложе следовало привести в порядок. Не просто так, наскоро, как то бывает с постелями простых мещан. У этой операции также были свои писанные правила. Один из камердинеров занимал место у изголовья, другой в ногах, а придворный обойщик застилал с соответствующей тщательностью высочайшую постель. Один из камергеров присутствовал до конца церемонии и следил, чтобы все правила выполнялись точно.
Впрочем, и кровати тоже, как предмету обихода, непосредственно связанному с персоной короля, полагалось соответствующее почитание. Если кто-то пересекал отделенную ограждением часть спальни, ему всякий раз приходилось отдавать ей честь, глубоко преклоняя колена. Еще более парадно проходил обеденный акт. По мере приближения обеденного часа мажордом, сотрясая дверь комнаты лейб-гвардейцев своим жезлом, трубным голосом объявлял:
Господа, сервировку для короля!
Каждый из гвардейских офицеров забирал ту часть сервировки, которая была поручена его заботам, и шествие направлялось в столовую. Впереди мажордом со скатертью, за ним офицеры, по обеим сторонам лейб-гвардейцы. Они складывали предметы сервировки на сервировочный стол, и на том их миссия пока заканчивалась. Сервирование стола было делом других царедворцев. Они накрывали стол, затем дежурный камергер нарезал хлеб и производил смотр, все ли в порядке, мажордом снова стучал лейб-гвардейцам:
Господа, жаркое для короля!
Лейб-гвардейцы занимали позиции, толпа вельмож входила в буфетную и подвергала пристальному осмотру жареные блюда, предназначенные к столу. Гофмейстер поправлял тарелки, затем окунал два ломтика хлеба в соус. Один пробовал сам, второй протягивал на пробу стольнику. Коль скоро вкус и аромат блюд оказывался удовлетворительным, снова складывалось шествие. Впереди опять-таки мажордом с жезлом, за ним гофмейстер с булавой, за ними дежурный камергер с одним из блюд, стольник - с другим, дегустатор - с третьим, потом еще несколько сановников с парой блюд. А самим блюдам выпадала особая честь; при них по обеим сторонам вышагивали лейб-гвардейцы с ружьями на плече.
При прибытии в целости досточтимой ноши в столовую докладывали, соблюдая положенные формальности, королю, что кушать подано. Обслуживание было делом чести шести благородных камергеров. Один из них нарезал мясо, другой накладывал его на тарелку; третий подавал и т. д. Если король хотел выпить вина, то кравчий выкрикивал:
Вино королю!
Преклонял колена перед королем, потом шел к буфету и принимал из рук виночерпия поднос с двумя хрустальными графинами. В одном из них было вино, в другом вода. Опять преклонив колено, передавал поднос камергеру; тот, смешав немного вина с водою, отливал в свой особый бокал, пробовал, затем возвращал поднос кравчему. Все это с надлежащей серьезностью и торжественностью; король, наконец, мог пить.
Тот же ритуал повторялся при каждом отдельном блюде.
Когда до отказа забитый церемониями день проходил, и король собирался на покой, вкруг него снова разыгрывался спектакль утреннего туалета, но только в обратном порядке, как кинопленка, прокрученная назад. Скажем только, что теперь умывание имело большие масштабы, чем утреннее обтирание несколькими каплями винного спирта. Принесли полотенце на двух золотых блюдах, один конец влажный, другой сухой. Король протер влажным концом лицо и руки, сухим концом промакнул остатки влаги. Надо ли говорить, что поднесение полотенца считалось очень высокой честью и составляло особое право принцев крови. Придворный этикет даже при этом простом акте предполагал тончайшие различия. В присутствие сыновей и внуков короля полотенце передавал в руки старшему по рангу главный камергер. Если же короля окружали дети прочих герцогов, то полотенце подносил просто один из камердинеров.
Из этого фрагмента церемоний потомки узнали, что "король-Солнце" купался в славе, купался в молитвенном обожании подданных, купался еще много в чем прочем, не купался он единственно в воде.
Ежедневное поклонение божеству выполнялось при участии множества придворных вельмож и сановников. Управлением королевской кухней ведали 96 вельмож, среди них 36 стольников, 16 дегустаторов, 12 гофмейстеров и один главный гофмейстер. Персонал кухни составляли 448 человек, не считая слуг персонала и учеников этих слуг.
Король-Солнце - родоначальник придворного церемониала. Иерархический порядок. Женщина в обществе. Брак, адюльтер и внебрачные дети. Светские правила. Дуэли. Любимые развлечения. Застольный этикет. Светские салоны.
«…В вестибюле, на виду у каждого входящего, между двумя рыцарскими доспехами висел портрет Людовика XVI, увитый черной траурной гирляндой и освещенный свечами двух массивных канделябров. Казалось, рыцари прошлого опираются мечами о постамент, охраняя монарха. В этом было что-то мистическое. Барон с нетерпением ждал возвращения мажордома, но перед ним предстала сама Шарлотта Аткинс. Ее волосы принесли немного света в мрачный темный вестибюль. Шарлотта протянула ему обе руки и сделала два шага навстречу. Барон вздрогнул. Черное платье с белым муслиновым воротником и манжетами явилось точной копией того, что, по рассказам, сейчас носила в Тампле Мария-Антуанетта. Прическа под кружевным чепцом, рост, фигура и даже черты лица – все напоминало ему королеву. Жану на мгновение показалось, что перед ним предстала его несчастная повелительница. Правда, Шарлотта Аткинс была немного моложе, и глаза ее сияли, тогда как в очах королевы тревога и горе погасили огонь. Но, очевидно, их сходство усилилось бы, если присыпать Шарлотте волосы пудрой: поговаривали, что королева поседела...
Неожиданно для себя барон почтительно поклонился и поцеловал протянутые руки…»
Жульетта Бенцони „Кровавая месса”.
Жан-Леон Жером. "Прием Великого Конде в Версале." . 1878 г.
Слово «этикет» появилось во фр. языке в начале XVII века и было позаимствовано из голландского языка, где обозначало «колышек» - деревянную бирку. К бирке прикрепляли листок бумаги с названием товара, его весом и др. данными, важными для информации покупателей. Позже этот бумажный листок стали именовать самим словом «этикет». И сегодня французское слово «Etiguette» переводится как «ярлык, надпись». Параллельно формировалось переносное значение этого слова, связанное с представлением к французскому двору. Каждый, кто должен был предстать перед королём Франции получал «этикетку» с письменной инструкцией, где расписывались все действия, слова и жесты. считается родоначальником этикета в современном понятии. Это он был первым монархом, который превратил придворный церемониал в незыблемое правило. Он же являлся законодателем европейских вкусов и моды в XVII веке. Благодаря ему, Королю-Солнцу, французский этикет достиг вершины своего блеска и стал образцом подражания для всей Европы. Король был неизменно точен и пунктуален, это с ним связано знаменитое высказывание «Точность – вежливость королей». Он помнил по именам даже слуг, которых в те времена во дворце насчитывалось более 20 000 тысяч человек. Он обладал такой внешностью, в которой сочеталась мужская красота, утончённость аристократа и внушительность монарха. Пунктуальность и вежливость, размеренность, изящество и красота, свойственные монарху, стали обязательными для подданных. Под влиянием этих тенденций ушёл в прошлое костюм, когда-то заимствованный из Испании, а вместе с ним и манера носить сапоги в любых обстоятельствах. Их стали использовать для войны и охоты, а при дворе и в повседневной жизни мужчины теперь ходили в туфлях на высоком каблуке. Головы венчали не только шляпы, но и пышно завитые парики. Это была эпоха наивысшего авторитета Франции на международной арене. В искусстве главенствовал стиль барокко, а Людовик был главным арбитром во всём. С этого времени – Франция законодательница вкуса для всей Европы.
Жан-Леон Жером. "Мольер у Людовика XIV" (1863).
Галантный век , длившийся до 1789 года, проявлял себя во всём. Погоня за модой – обязательный атрибут жизни высшего общества. Своего апогея она достигла при Людовике XVI , благодаря его жене, королеве Марии-Антуанетте , которая любила украшать себя роскошными нарядами, дорогим драгоценностями и необычными причёсками. Она являлась законодательницей мод. Это благодаря ей модистки превратятся в важных особ, имеющих право входить в королевские покои без доклада в нарушении всех правил этикета. Галантность проявлялась повсюду. Наряду с обычными трактирами возникают кофейни и шоколадные лавки. Моду пить шоколад привезли из Испании, из Франции она попала в Англию и др. страны. Кофейни в XVIII веке становятся местом учёных и литературных бесед, что особенно прижилось в Англии.
Установленный Людовиком XIV иерархический порядок просуществовал до начала Великой французской революции. К стоящим на верхней ступеньке иерархической лестницы - дофину, наследнику престола, братьям короля, и иностранным принцам – обращались «монсеньор», это же обращение использовали для архиепископа. При переезде двора каждому из придворных отводилось помещение соответственно его статуса и ранга. На дверях покоев делались надписи; комнаты короля помечались белым мелом, королевы и дофина – жёлтым. Все остальные придворные «имеющие право на мел» довольствовались серым цветом. Все остальные путешествующие помечались углём. Для знатных дам очень важным было «право на табурет». Оно давало право сидеть в присутствии короля и высочайших особ на табурете. Таких дам без всяких насмешек называли «табуретками». «Временные табуретки» имели право сидеть только утром, вечером они обязаны были стоять. Жёны королевских сыновей при встрече с «постоянными табуретками» должны были их целовать, а прочим для приветствия подавать руку. Со временем «право на табурет» усложнилось: некоторые дамы в Версале могли сидеть только на складных стульях, в Марли – на табурете, в Рамбуйе им подавали стул со спинкой.
Положение женщин во Франции
отличалось от др. европейских стран. Формально она была подчинена главе семьи – отцу, мужу, старшему брату. В ведении дел семейных, а тем более государственных, участие принимать не могла. Даже королевы, а их как правило, было несколько: жена правящего короля, колева-мать, вдовствующие королевы, согласно давно провозглашённому принципу «Не должно лилиям прясть» - не имели на это права. Лилия символизировала Францию и королевский дом. Однако реальное положение женщин во Франции было намного лучше, чем в Испании или Италии. Женщина обладала гораздо большей свободой в выборе образа жизни. Многие из них прекрасно владели шпагой, охотничьим копьём, лихо скакали на лошади, а бывало устраивали поединки, в том числе и с мужчинами.
Брак
по-прежнему оставался, в первую очередь деловой сделкой, а не союзом по любви, поэтому адюльтер был вполне допустим и его почти не скрывали. Мало того, внебрачные дети часто признавались отцами с полного одобрения общества. Объектом страсти дворянина могла стать женщина любого сословия.
Светские правила выполнялись неукоснительно. Например, ездить на мулах или в каретах для дворянина считалось неприличным. Он передвигался по городу и его окружностям на лошади, обычно, в полной экипировке. И хотя оружие и доспехи были не столь тяжелы, как в рыцарские времена, полностью вооружённый шевалье вскочить с земли в седло не мог, поэтому около ворот или дверей ставили специальные тумбы – монтуары, с которых подсаживались на лошадь. На мулах обычно ездили доктора, судейские и горожане с положением, причём они могли сидеть «по-дамски», т.е. боком. Кареты, носилки, портшезы поляризовались дамами, хотя болезнь или возраст давали основание для использования этого транспорта. Обычно дворянин выходил из дома в сопровождении слуг, причём, чем он был знатнее, тем многочисленнее сопровождение. Пешком ходили только на прогулки вокруг дома или в саду. При этом в руках обязательно держали трость и не опирались на неё, а небрежно ею помахивали. Королевский двор диктовал, практически, условия поведения всего общества. Именно при дворе была широко распространена манера лобызаться при встречах. Целовались даже малознакомые люди - и дамы, и кавалеры. Если же поцеловаться возможности не было, посылали воздушный поцелуй, что прежде было принято только у принцев. Страсть к поцелуям была столь велика, что появился обычай целовать предметы, передаваемые друзьями.
Henry Victor Lesur
Сапоги, шпоры и оружие – всё это подчёркивало доблесть дворянина, как и постоянная готовность к стычке, к защите своей чести на дуэли. Дуэли неоднократно запрещались, но они происходили постоянно. Королевская власть вынуждена была прощать дуэлянтов. Только за период с 1583-1603гг. прощения получили 7000 тыс. человек. Вызов на дуэль назывался «билетом». Поединок вёлся по жестким правилам. В соответствии с неписанным этикетом к поединку приступали расстегнув камзолы, развязав ленты и шнуровку на штанах, сняв пояса и перевязи. Излюбленным местом для дуэлей в Париже были Пре-о-клер и луг у стен монастыря Сен-Жермен де Пре (Святой Герман в полях). Здесь выясняли отношения не только молодые дворяне, но и студенты университета.
 |
 |
Развлечения и забавы также распространялись королевским двором. Одним из любимых способов времяпровождения была игра в карты. При дворе особо почётным было приглашение к карточному столу короля. При этом, несмотря на весь галантный этикет, популярными развлечениями были казни и сожжение еретиков.
Французы всё больше внимания уделяли своему столу и застольному этикету. Со временем появятся специальные комнаты – столовые, а пока трапезы торжественно обставлялись даже в крестьянских домах. Недаром существует старинная поговорка: «Счастлив человек тот, у кого жена- русская, дворецкий – англичанин, повар – француз». Не случайно идеальным поваром называют француза. Именно за ними с давних времён закрепилась слава первоклассных кулинаров. Первая поваренная книга вышла во Франции в начале XIVв. Культ не только сытной, вкусной, но и красиво поданной еды создавался французами не одно столетие. Вот как сервировали стол во время одного из королевских обедов в 1455 г. Он был украшен перьями павлинов, ветками, увитыми цветами и даже вольером, в котором щебетали птицы с позолоченными хохолками и лапками. Участники пиршества вкушали оленье рагу, мясо дикой лани, фаршированных кур, жаркое из телятины, несколько сортов паштета, осетрину и мясо кабана под сметанным соусом. Пока гости насыщались их слух ублажали менестрели. Естественно, знать во всём подражала королю, и изысканная сервировка праздничного стола в течении многих веков – и по сегодняшний день – остаётся одним из многочисленных достоинств французской кухни. Чем далее, тем всё рафинирование становятся французские короли и тем охотнее идут они на поводу у изящных дам и, тем большими выдумщиками становятся их повара. И поскольку Франция диктовала моду, в том числе и в кулинарии, соседи, ворча и посмеиваясь следовали примеру французов. Готовить по-французски было престижно и даже меню часто писалось на французском языке. Самым распространённым напитком во Франции было вино. Когда чествовали одного из присутствующих, в бокал с вином клали хлебную корочку – она называлась тост – и передавали его из рук в руки гостю, чтобы он выпил вино и съел хлеб. Отсюда современный смысл слова «тост» и выражение «поднять тост». Перед приходом гостей все блюда выставлялись на стол, прикрытые крышками, чтобы уберечь их от ядов. Отсюда выражение «накрывать на стол». Руки перед едой обычно не мыли, только в торжественных случаях гостям предлагалась ёмкость с душистой водой, одна на всех, или же руки споласкивали вином. Кстати, именно русские дипломаты, приучили Европу мыть перед едой руки и подавать на стол не все блюда сразу, а по очерёдности. За столом рассаживались по рангу. Место хозяина было во главе стола. Стаканы и кубки для напитков стояли на приставном столике. Каждый желающий выпить приглашал слугу, который подавал ему питьё, а затем возвращал стакан на столик. При этом слуга должен был помнить где, чей стакан. С переменой блюд меняли салфетки, перед десертом меняли скатерть. Салфетки повязывались на шею, из-за из малого размера и толщины ткани, сделать это было не просто, отсюда появилось выражение «Свести концы с концами», что на сегодняшний день стало означать чисто финансовые трудности.
Грубость и вульгарность, так характерная для первого короля из династии Бурбонов – Генриха IV Великого (Генрих Наваррский 1553-1610гг.) вызывали недовольство придворной знати, что неожиданно породило совершенно новое явление – светские салоны. В убранстве таких покоев на всем лежит печать доведенной до предела утонченности. Зеркала, позолота, буйно стелющиеся по стенам и потолкам лепные узоры составляют пространственную структуру интерьеров. Изящная мебель, нарядные предметы украшения, уютные, обставленные с большим вниманием ко всем мелочам жилища, утонченные формы светской жизни, - все это становится неотделимой частью повседневного быта высших кругов общества. Первый светский салон появился в 1606 г. у маркизы де Рамбуйе.
Екатерина (Катрин) де Вивон, маркиза де Рамбуйе (1588, Рим - 2 декабря 1665, Париж) - знаменитая хозяйка парижского литературного салона эпохи Людовика XIV. Маркиза, которую часто называли просто мадам де Рамбуйе, была дочерью и наследницей Жана де Вивона (Jean de Vivonne) , маркиза Пизани. Её мать Джулия принадлежала к аристократической римской семье Савелли. В возрасте 12 лет Екатерина была выдана замуж за Шарля д’Анжанна (Charles d’Angennes), виконта Ле-Мана и впоследствии маркиза Рамбуйе. После рождения своей старшей дочери, Жюли д Анжан (Julie d’Angennes) в 1607 г. молодая маркиза почувствовала желание не появляться при королевском дворе, полном интриг, и начала собирать вокруг себя кружок, ставший позже таким знаменитым. Её резиденцией был расположенный неподалеку от Лувра особняк (отель) Пизани, который позже стали звать отелем Рамбуйе (Hôtel de Rambouillet).Салон Рамбуйе стал центром литературной фронды против абсолютизма и одним из главных мест, где создавалась прециозная литература
(фр.précieux - прециозный - изысканный, жеманный) - литературное направление, возникшее во Франции в начале XVII века в притворно-аристократической среде и просуществовавшее до 60-х гг. XVII в.) Литературным отражением салонной жизни были бесчисленные мадригалы, сонеты, рондо, послания, представлявшие собой лёгкую, изысканную светскую «causerie» (непринуждённый разговор, беседа) в стихах с её острословием, вычурными оборотами, словесной игрой, поэтическими загадками, каламбурами. Любовь, точнее галантная влюблённость, культ дамы, мелкие эпизоды светской жизни - обычная тематика этой поэзии. Её наиболее яркие представители - Годо, Бенсерад , аббат Котен, Вуатюр , Саразен, создавшие условный стиль светской лирики, блестящей по форме.
Отличие салона мадам Рамбуйе, который она держала вместе со своей дочерью, от обычных домов, открытых для приема в то время, было в том, что пространство состояло из нескольких небольших комнат, где гости могли бы двигаться и находить больше уединения, чем в больших приемных залах. Для этих целей Отель был перестроен в 1650 году, и до 1650 года он сохранял своё значение в качестве социального и литературного центра. Практически все наиболее заметные представители французского света и культуры не избежали его голубых гостиных, в особенности во 2-ю четверть века, когда этот салон находился на пике славы, которой, в частности, он был обязан красоте своей хозяйки. Успех маркизы в качестве хозяйки салона имеет много объяснений. Она обладала врожденными способностями, которые, хотя и не экстраординарные, были тщательным образом развиты. Кроме того, многих её гостей, подобно ей самой, отвращали от королевского двора царящие там интриги, а в доме маркизы они находили достойную альтернативу. Маркиза обладала истинной добротой и не имела предубеждений, что позволяло ей одинаково любезно принимать у себя принцев крови и литераторов. Не стоит забывать о значении, который оказал этот салон на развитие эпистолярного жанра во Франции. Больше того, превосходное качество практически всех писем и мемуаров французов и француженок XVII в. во многом можно объяснить тем, что происходило в салоне маркизы: к искусству разговора стали относиться как к настоящему искусству, и был создан четкий стандарт достойных форм выражения чувств.
Хозяйка дома принимала гостей лёжа в своей знаменитой голубой гостиной. Разговор начинался с обмена новостями, затем обсуждались любые интересные темы. Разговор вёлся в непринуждённой, лёгкой манере. Не только аристократы, но и богатые буржуа устраивали приёмы, как правило в комнате, где стояла кровать. По примеру мадам Рамбуйе дамы, встречали гостей лёжа. Постепенно такая гостиная стала делиться на две части пологом, который скрывал постель. Эта часть –альков- был доступен только самым близким хозяйке людям. Там велись самые интимные и секретные разговоры. Салон маркизы де Рамбуйе оказывал серьёзное влияние на последующее развитие этикета в течении последних лет правления Генриха III и всего правления Людовика XIII.
Последние годы правления Людовика XIV были периодом угасания и невероятной скуки в Версале. Молодёжь стала покидать двор, находя интересное общение в светских салонах. В начале XVIII века появились сразу несколько известных салонов: мадам де Ламбер , герцогини дю Мэн, мадам де Тансен . Салонные собрания в XVIII веке становятся ценрами светской жизни. Здесь собираются известные писатели, музыканты, поэты, философы, актёры, политики и среди них Монтескье , Мариво , аббат Прево, Вольтер , Андриенна Лекуврер , Мишель Барон , Рамо , президент Эно, Болиброк и др. Здесь обсуждаются литературные новинки, спектакли, филосовские трактаты, политические новости и светские сплетни. На следующий день эти окончательные суждения обо всём на свете становятся окончательным мнением всего Парижа.
«Мне кажется, я расплачусь, - сказал король при приближении смерти. - Есть кто-нибудь еще в этой комнате? Хотя это не важно. Никто не удивится, если я расплачусь при вас». Однако то, как выглядел и вел себя Людовик XIV на протяжении 72 лет своего царствования, значило очень много. Он придерживался железной самодисциплины, и лишь изредка из-под маски величия прорывались дурной нрав, сильное чувство или физическая боль.
«Любовь к славе, - говорил Людовик, - означает, что мы не должны впадать в смятение». Впрочем, он был человеком, любящим плотские наслаждения. Вскрытие показало, что король обладал огромным желудком и кишками. Этим объясняется и его чудовищный аппетит, и хорошая фигура, которую он сохранял до старости. Придворные портретисты отдавали должное его стройным ногам, которыми Людовик чрезвычайно гордился. Последняя любовница короля мадам де Ментенон, которая приблизительно с 1683 г. была его морганатической женой, в возрасте 70 лет жаловалась своему исповеднику, что король, бывший на четыре года ее моложе, по меньшей мере раз в день требовал от нее исполнения супружеских обязанностей. Однако для общественной фигуры такого масштаба, как Людовик, самообладание было ключом к власти. Во время тяжелой операции по поводу фистулы заднего прохода, когда 18 ноября 1686 г. придворные врачи сделали королю восемь разрезов ножницами и два разреза скальпелем, они отметили лишь незначительные изменения в характере дыхания.
Последние годы его правления оказались невеселыми. Былые военные победы твердо установили восточную границу Франции по Рейну и принесли стране значительную долю бывших владений Испанских Нидерландов (современная Бельгия). Однако эти победы уступили место поражениям, нанесенным Франции войсками антифранцузского Большого альянса во время Войны за испанское наследство (1701-1714). Битвы при Блиндхайме (1704), Рамийи (1706) и Ауденарде (1708) закончились сокрушительными поражениями. «Кажется, Господь забыл все, что я для него сделал», - иронически заметил король.
Мирное соглашение позволило младшей ветви французских Бурбонов править в Мадриде, однако военные действия положили конец господству Франции в Европе и подорвали финансы страны. Людовику даже пришлось отдать свою золотую тарелку в переплавку, чтобы помочь выплатить долги, и он был вынужден есть с позолоченной серебряной тарелки. На протяжении одиннадцати месяцев в 1711 -1712 гг. он пережил смерть трех дофинов: сына, внука и правнука. Но даже в годины бедствий король мужественно сохранял достоинство, что производило неизгладимое впечатление на его современников.
Придворный этикет Версаля
Ни до, ни после Людовика ни один король не уделял столь пристального внимания соблюдению придворного этикета. Особенно ревностно он следил за тонкостями соблюдения церемониала, демонстрирующего его верховную власть. Жизнь в Версале, ставшем официальной резиденцией правительства 6 мая 1682 г., шла как по нотам. К концу XVII в. во всем дворцовом комплексе было около 20 тыс. придворных и слуг, из которых около 5 тыс. жили в самом дворце. Знать располагалась в северном крыле, откуда ее носили в портшезах сквозь суматоху оживленных коридоров дворца. В городе Версале, построенном для обеспечения нужд дворца, было около 40 тыс. обитателей, в том числе торговцы, чьи счета нередко обескураживали придворных. Культ одежды способствовал процветанию портных.
Как ни удивительно, этот микрокосм Франции всегда был открыт для посетителей - любой мог войти во дворец, если был одет соответствующим образом, носил шпагу и принадлежал к высшим слоям общества. Особенно многолюдным бывал дворец зимой, когда офицеры и солдаты возвращались домой после летних кампаний. Необходимо было следовать жесткому распорядку, регламентирующему повседневную жизнь, и король неизменно был пунктуален. Учтивость была обязательной. Король приподнимал шляпу в присутствии любой женщины, не исключая простой горничной; его примеру следовала вся высшая знать. Однако высота, на которую приподнималась шляпа, определялась положением дамы в свете, так что герцогиня могла рассчитывать даже на поцелуй. Иначе обстояло дело с придворными-мужчинами. Лишь герцоги из самых древних родов удостаивались едва заметного приподнимания королевской шляпы, и только они могли сидеть в присутствии короля, что отличало их от вельмож с не такими длинными родословными.
«Государство - это я»
Царствование Людовика вызвало к жизни новую идею правления, суть которой выражена в апокрифическом изречении короля «Государство - это я». Иными словами, он хотел полностью отождествлять себя с правительством страны, и наиболее поражала безличность королевской власти. Собственной сценой короля стал Версаль, обновленный и расширенный по поручению Людовика в 1668 г. сначала архитектором Луи де Во, а затем Жюлем Ардуэном Мансаром. Привечаемая при дворе, французская знать перестала плести интриги против короны. Ранее короли должны были путешествовать по всей Франции, чтобы показывать себя и тем самым поддерживать свою власть. Наступившая эпоха национальной стабильности сделала такие путешествия излишними, но в Версале король был всегда на виду. Его утренний lever1, когда он одевался, дневной dйbotter2, когда он переодевался после охоты, и вечерний coucher происходили в присутствии придворных; степень их близости к королю в эти моменты была точным показателем степени их фавора.
На самом деле в Версале было множество различных дворов кроме двора короля и королевы. Собственные дворы были у «детей Франции», к которым относились дети короля и королевы, а также братья и сестры короля. Служба при каком-либо дворе многим позволяла выдвинуться, и человек незнатного происхождения мог стать дворянином, а дворянин мог получить более высокий титул. Высшие придворные посты переходили по наследству, но значительное число других должностей можно было покупать и продавать по разрешению короля. Многие посты были фамильными. Например, ловцы кротов всегда принадлежали к семейству Лиардо, а пять поколений Бонта-мов успешно служили valets de chamber (камердинерами) королей начиная с Людовика XIII и заканчивая Людовиком XV.
Людовик приручает знать
За решительностью Людовика скрывались печальные детские воспоминания о Фронде, мятежах 1648-1653 гг., которые показали, как аристократия может ввергнуть в смуту обширные регионы Франции. Теперь аристократы были его постояльцами, поскольку они наперебой ходатайствовали об апартаментах в Версале, делая это ради престижа и демонстрации лояльности. Они испрашивали у короля разрешения (даваемого с большой неохотой) посетить Париж и умоляли его взять их с собой в Шато де Марли, частную резиденцию Людовика. Пребывание в Версале давало придворным и финансовые выгоды, поскольку там подписывались правительственные контракты и придворный всегда мог порекомендовать финансиста для заключения сделки. В таких делах огромную роль играли любовницы короля. Луиза де Лавальер вела учет placets, прошений от имени друзей о предоставлении теплых местечек. Если прошение удовлетворялось, проситель получал определенную долю. Мадам де Монтеспан, которая была любовницей Людовика до тех пор, пока не растолстела, была пожалована доля от продажи в Париже мяса и табака.
Начиная с 1661 г. Людовик правил без помощи первого министра или королевского фаворита - беспрецедентный случай в истории французских королей. Вместо этого он использовал министров, выбранных лично им. Такие фигуры, как Кольбер, великий реформатор финансов, всем были обязаны королю и не имели отношения к традиционной дворцовой иерархии. Члены семьи Людовика к правлению страной не допускались: с дофином никогда не советовались, а брат короля, герцог Орлеанский, сосредоточил свою энергию на драгоценностях, мальчиках и макияже, а также на ратных подвигах, к которым у него был явный талант.
Покровительство короля искусствам
Культура также притягивала знать ко двору. Под влиянием Людовика спортивные состязания, концерты, спектакли, балеты и оперы изменили французское искусство, поставив его на службу королю-покровителю, который, естественно, рассчитывал на взаимность. После представления трагедии «Расин» Корнеля, состоявшегося 16 августа 1674 г. во время войны с Нидерландами, перед королем склонили взятые в качестве трофеев вражеские штандарты. Одновременно по берегам Большого канала в версальских садах были расставлены пьедесталы с обелисками, увенчанными изображениями солнца. При дворе этот новый эстетизм дополнялся галантностью, вызывающей в памяти средневековые рыцарские традиции. Изысканность и обходительность в словах и жестах свидетельствовали о том, что законодательницей придворного этикета вместо Италии стала Франция.
Тем не менее не исчезли ни ссоры, ни дуэли, ни аристократические скандалы. В «дело отравительниц» в конце 1670-х - начале 1680-х гг. были вовлечены многие благородные дамы. Олимпия, графиня де Суассон, бывшая фавориткой Людовика, в 1680 г. бежала в Брюссель, когда стали подозревать, что она отравила своего мужа. Незадачливый граф принадлежал как к Савойской династии (независимое герцогство), так и к династии Конде, младшей ветви Бурбонов. Людовик подозревал, что принц Евгений, сын от этого брака, был гомосексуалистом, поскольку тот в юности якшался с группой молодых людей, которые любили переодеваться женщинами. С тех пор отношения между ними были натянутыми, и после скандала с Олимпией король запретил Евгению поступить на службу во французскую армию. Это было серьезной ошибкой, поскольку принц оказался выдающимся полководцем, и при его активном участии «Большой альянс» в 1700-е гг. одержал немало побед над французами.
Чтобы продемонстрировать свои достижения, Людовик беззастенчиво пользовался классической мифологией. Его сравнивали с Аполлоном. Скульптурные изображения колесницы Аполлона (традиционно олицетворяющей солнце) и Латоны, матери этого бога, украшали два больших пруда в дворцовых садах. Представления о том, что монарх подобен солнцу, для французской культуры были не новы. Однако Людовик не без помощи окружавших его деятелей искусств превратил эти представления в устойчивую систему взглядов, а французская церковь вместе с иезуитами, составлявшими значительную часть придворных, поощряла его приравнивать славу короля к славе христианского Бога. В церкви он имел преимущественное право занимать место возле алтаря, хотя во время проповеди перед мессой мог услышать осуждение своего сексуального поведения или проводимой им внешней политики. Но даже расположение мест в церкви было отражением порядка священного и порядка общественного. Лицом к алтарю могли находиться только король и Господь Бог.
После смерти Людовика центр светской жизни снова переместился в Париж. Для французской интеллигенции Версаль стал символом низкопоклонства. Людовика XV Версальский дворец просто подавлял, и он предпочел жить в своих частных апартаментах. Без сиятельного короля-солнца этот дворец превратился в мавзолей и для династии, и для подобного понимания королевского долга.
