Вопрос о соотношении слова и мысли волнует людей очень давно.
Мышление – это духовная деятельность человека, которая состоит в отражении объективной действительности, а также процесс этого отражения и результат этого отражения. Это отражение активно. Человек классифицирует опыт, структурирует его и как бы моделирует реальность – сначала с опорой на ощущения. Способ моделирования действительности определяется жизнью человека, его нуждами.
Монолог как выражение внутреннего, как разъясняющий разговор с самим собой, как беседа с его собственной душой, видит себя в сфере аутизма. Речь и речь ограничиваются отношением приемопередатчиков, которые находятся во взаимосвязи обратной связи. Информационная модель открывает новые возможности для количественной стороны языка. Здесь язык является каналом связи, причем стимулы в качестве входных сигналов и реакции являются выходными.
То, что определяется как символ и последовательность символов в инвентаре символов, - это информация. Это также относится к присвоению знаков и значения в качестве семантической информации. Если элемент сообщения не вписывается в систему рисования, это не имеет значения, просто «шум». Кибернетические модели относятся к структурам потока, общим для технических систем. За тем беспокойством, что метафоры воспринимаются как личности, часто возникает аффективный отказ от лингвиста, который еще не знаком с использованием аппаратуры, математики и измерительных приборов.
Базовая активность мышления – классификация и обобщение (язык в ней участвует). Дерево – дерево вообще (как понятие).
На взаимоотношения языка и мышления существуют две крайние точки зрения:
Язык и мышление независимы. Язык – внешняя оболочка мысли. Человек формулирует мысль без участия языка, только передает ее с помощью языка. Аргументы: глухонемые от рождения люди или дети с задержкой в развитии не говорят, но в мире ориентируются; при тотальной афазии мыслительные функции сохраняются; животные лишены языка, но не мышления и пр.
Давайте обратимся к «отношениям между языком и мышлением», основанным на случае болезни. Человек с кровоизлиянием в мозг в районе моторной площадки отвечает всем нашим запросам, садится, достает книгу, зажигает сигарету по нашей просьбе, поэтому он понимает нашу речь. Его речь сильно нарушена; он может говорить только отдельные слова, фразы предложения, речь меняется фонетически. Его мышление мало затронуто. Здесь мышление почти не нарушено, но речь трудно изменить.
Напротив, связь происходит в случае сенсорной афазии с поражением вокруг височной доли. Кодирование неповреждено, пациент может говорить произвольно, но декодирование, восприимчивая сторона языка, нарушается из-за так называемого отсутствия понимания речи. У этого пациента умственная работоспособность значительно ухудшается. Здесь присутствует активная спонтанная речь, противоречащая полученному мышлению.
Язык и мышление взаимозависимы (Гумбольдт, Сепир, Уорф).Мышление человека определяется языком, на котором он говорит. Люди думают и действуют так, как они говорят.
Обе эти гипотезы – крайности. Ни отождествлять язык и мышление, ни полностью отрывать их друг от друга нельзя.
Существуют биологические способы получения и обработки информации: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус. Они существуют и у животных. Человек разработал еще один способ адаптации – социальный. Это язык – способ передачи полученной информации, другому человеку. Человек ее заново кодифицирует, классифицирует, делает доступной для передачи.
Эти два отдельных примера являются крайними случаями. Такие крайности зажгли односторонние теории или, по крайней мере, искали их эмпирическую поддержку. Если язык и мысль могут быть нарушены отдельно, они, очевидно, являются двумя изолированными функциями. Эту дуалистическую теорию можно назвать.
Но односторонние теории мешали нам наблюдать реальность. Таким образом, большинство более тяжелых афасий не проявляют ни возмущения восприимчивой, ни выразительной стороны языка, равно как равномерной картины мысли. Суровому сенсорному афазию трудно найти слова, называть объекты, повторять рассказы, а его быстро шипучая речь характеризуется монотонностью мелодического движения, стилем телеграммы, частично нарушенными предложениями, калечением слов, персеверациями и идиоматическими оправданиями.
Мышление шире того, что человек обрабатывает языком. Мышление включает и осознанные, и неосознанные процессы – язык только осознанные; оно направлено на разные формы действия – язык только на социальную (коммуникативную).
Нельзя отождествлять картину мира человека с его мышлением , но у человека существует как минимум две картины мира: логическая (научная) – анализ реальной информации, которая поступает из внешнего пространства (в т.ч. с помощью языковой формы). Это наше представление об устройстве мира. + языковая картина мира , которая (часто в образной форме) представляет те же явления. Устройство Солнечной системы (Солнце, 9 планет) ≈ солнце садится, солнце встает. Языковые формы зачастую сохраняют древние представления. Языковая картина мира – фиксирование давних представлений, метафорических выражений, и она не оказывает существенного влияния на бытовое поведение и мышление людей.
После того, как мы поговорили с ним о боулинге как о занятии, мы просим время. Он смотрит на наручные часы и отвечает: «Конусная рука». Откуда это необычное словообразование? Слово «Кегель» все еще цепляется за сознание и, таким образом, близко к языку. Очевидно, пациент не может абстрагировать время от указателя, который обозначает определенное место для часа и минуты; он придерживается конкретного указателя, а затем загрязняет конус и указатель на «указатель конуса».
Именование конкретного «указателя» вместо абстрагирования на категорию времени также может быть истолковано нашим пациентом как нарушение «категориального» поведения. Мы видим, как тесно мысли, слова и понимание языка могут связывать и обусловливать друг друга.
Типы мышления
Язык связан только с некоторыми из них или со всеми, но не в полной мере. Выделяют следующие типы мышления:
- образное (доязыковое) – чувственный образ, который становится заместителем предмета в мышлении. Имеются в виду любые образы, получаемые с помощью любых органов чувств. Наиболее различаются у разных людей. Основа для развития дальнейших форм мышления.
Конечно, есть чисто физиологические или звуковые сходы, которые не имеют никакого отношения к мышлению. Однако в большинстве случаев ложные достижения являются истинными достижениями, поскольку бессознательный аффект или вторичная мысль означает «разные». В речи много, много словесных сходств, других значений.
В другом случае это продиктовано «Пациент познакомился по случаю приема», но написал «по случаю визитов колена». Или «Мужчина был сфотографирован в боксерском положении»; секретарь пишет «Положение Бока», которое она удивляет, краснея. Или вместо «методов плавки руд Фрикталера» написано «методы плавки врачей Фрикталера».
- логическое (языковое) – абстрактный знак, формируемый с опорой на язык. Одно и то же слово может быть связано с разными понятиями; одно понятие – с разными словами. Отсюда в дальнейшем развивается теория концепта.
- абстрактное (надъязыковое) – универсальный предметный код. Заместитель предмета – не понятие и не чувственный образ, а сложная схема, состоящая из определенных понятий и чувственных образов. Это свертывание нескольких мыслительных операций в одну. Этому можно только научить. Интериоризация («сворачивание», автоматизация процессов ходьбы, чтения и пр.). Типичный пример – мышление шахматиста, физика, химика.
Из ошибок видно, что слово имеет фундаментальное значение и что мышление всегда связано с текстом. Взаимодействие речи и мысли породило различные теории. Мостически можно назвать теории, которые интерпретируют смешение речи и мысли противоположным образом: есть только язык, или есть только мышление.
Лингвистический монизм встречается у рефлексологов, бихевиористов, для которых мышление - это только субвокальное общение, это форма молчаливой речи; своего рода запрещенный рефлекс, который не появляется в его моторной части. Учить более мягкие концепции: мышление в принципе стоит; или: концепции растут в развитии только из творческого жилья родного языка.
Психофизиологическая основа связи языка и мышления – мозг . В ходе эволюции происходила спецификация участков мозга (функциональная симметрия головного мозга). Левое полушарие – доминантное, речевое; зона Брокá (нижнелобная область) – порождение речи; зона Вéрнике (височная область) – восприятие речи. Связи между полушариями очень насыщенные и быстрые.
Они видят в языке только инструмент и, кроме того, самый несовершенный, который неоднозначен и отражает только неточно то, что думается. Для этого также требуются системы межлингвистических символов. Другие формулировки менее экстремальны, но все же придают первенство мышления. Различие между этими квазилингвистическими теориями - это точка зрения, которая рассматривает язык и мысли как одну, но не идентичную. В своем известном эссе «Язык и мышление» Л. видит одно из единства, легко войти в разговор; Нужно осознавать, что единство имеет частичные явления, которые можно противопоставить эмпирическим, сдвинутым и связанным.
Левое полушарие отвечает за анализ, детали и различение фонем и букв. Правое – за синтез, контроль, интонацию и иероглифы.
Функции языка
Якобсон рассматривает функции языка, исходя из коммуникативного акта:
- основные – присутствуют в любом коммуникативном акте:
Коммуникативная;
Гносеологическая (мыслеобразующая). Но: мысль существует не только в языковой форме; центральная функция – коммуникативная, а гносеологическая вытекает из нее, т.к., чтобы передать информацию, мы должны ее сначала сформулировать.
Это также относится к единству языка и мысли, которые в отдельных случаях могут представлять собой отдельные функциональные области. В принципе, мышление может отличать себя от разговорного языка «вверх» до чрезмерно лингвистического абстрактного, тогда как фонетический язык «вниз» теряет свою значимость как звук.
С этими предположениями мы обращаемся к некоторым случаям речевой патологии. Здесь будет больше говорить о нарушениях речи и речи, поскольку в основном слышится только речевое поведение, тогда как из-за отсутствия самовыражения мы не много узнаем о мыслительных процессах.
- факультативные – проявляются в определенных условиях:
Когнитивная (познавательная, аккумулятивная) – познание мира с помощью языка;
Эмотивная (экспрессивная) – выражение отношения к сообщаемой информации;
Конативная (волюнтативная) – воздействие на слушателя с помощью передачи информации (звательные формы и падежи, формы повелительного наклонения и пр.);
Хронический шизофреник был полностью интровертирован годами, внешне без движения и интереса, общающимися с окружающей средой только в своих физических потребностях. Внутри, однако, фантазия, которая прорастает все больше и больше, переполняет хрупкие правила нашей реальности. Разумеется, пациент использует иллюзию вещей и людей нашей реальности; Однако Федеральный совет считает, что деньги и космос не имеют собственного сопротивления, но то, что они означают, действуют, происходят по правилам своего собственного аутичного мира.
Можно заставить пациента говорить. Из контекста такого предложения можно разумно толковать. хотя значение слов и взаимных отношений часто меняется. Мы воздерживаемся от толкования, только заявляя, что предложения не всегда сосредоточены на цели, но перекрываются с разными значениями и направлениями значения.
Эстетическая (поэтическая) – использование языка как объекта эстетического воздействия, средства художественного творчества;
Аксиологическая – функция оценки (не информации, а вообще всего, часто с точки зрения полезности);
Магическая (омадативная) – воздействие на мир с помощью языка, находит выражение в божественных гипотезах, поговорках, пословицах, молитвах, заговорах и т.д.;
Речь находится во власти изменчивости и волатильности мысли. Языковое разрушение органического бреда также показывает нарушения в исполнении интенциональности, но отличается от такового у хронических шизофреников. В бредовом намеренном процессе, кажется, прерывается снова и снова, о чем свидетельствует несвязанная последовательность быстро меняющихся обстоятельств. В случае шизофреника, по-видимому, сам модификация модификации изменяется в том смысле, что в то же время различные состояния дел являются «острой целью».
Можно было бы говорить о каком-то «бильярдном мышлении». Более размерно разветвленное мышление реализуется внутри линейного языка с помощью двусмысленности и одновременных множественных значений. Говорящий разговорный язык становится полифоническим языком.
Метаязыковая – способность языка выступать в качестве описания себя самого;
Функции единиц языка:
Номинативная – способность давать имена;
Перцептивная – способность единиц языка быть воспринятыми;
Сигнификативная (смыслоразличительная, дистинктивная) – позволяет ЕЯ различаться между собой;
Конститутивная – способность строить более сложные конструкции;
У шизофреников связь между языком и мыслью может быть изменена словом-связностью мысли. Мышление становится довольно дословным, определяемым опытом слов. Другой шизофреник читает человека, который «отлично справляется», говоря, что это просто «праведный». Звуковые сходства приводят к новым значениям.
То, что можно сказать только одно за другим в лингвистическом процессе, пытается быть захваченным одновременно в виде пространственного мирного мира. При деградации клинических симптомов часто можно наблюдать распад языка над короткими предложениями, группами слов, отдельными словами и даже звуками звуков по мере развития патологического процесса. Этот внутренний язык, или словосочетание, все еще можно сохранить, несмотря на распад разговорного языка.
Грамматическая – способность связи в высказывании;
Фатическая – установление контакта м/у людьми.
§ 5. Характер отношений (взаимосвязь) языка и мышления
Мышлением в общей психологии принято считать интеллектуальный процесс, направленный на разрешение той или иной проблемной ситуации, предназначенный для установления новых отношений между фактами действительности. Этот «главенствующий» (над другими психическими процессами) вид психической деятельности осуществляется комплексом взаимодействующих операций (установление сходства-различия, расчленение-соединение, обобщение-конкретизация), выступающих при их реализации в образной, образно-действенной, понятийной и, разумеется, в языковой форме.
Мы помним о развитии языка ребенка. Первым словом ребенка является, по своему значению, предложение, в котором выражается среднее. Только позже ребенок научится понимать слова, составляющие предложение, в их индивидуальном значении. Внутренний язык и разговорный язык не развиваются строго параллельно. То же самое относится к добыче.
При наивысшей информации о машине могут возникнуть, казалось бы, случайные «разумные» образования. Было бы интересно увидеть различные этапы речевого сокращения в клинических случаях с такими приближениями. При полноценной патологической деградации могут сохраняться некоторые значимые фразы или фрагменты предложения. Это ставит вопрос о том, действительно ли это «сохранившаяся» значимость, или же сочетание букв и слов только делает «смысл».
Очень часто многообразные отношения между системами «психика» и «язык» сводят к одному отношению – «мышление» – «язык» (речь), что, на наш взгляд, далеко не всегда правомерно.
Одной из важнейших научных концепций лингвистики является положение о роли языка в интеллектуальной деятельности человека. Положение о том, что «язык – это условие мысли», высказывали многие лингвисты XIX и XX вв. (23, 177, 208 и др.). Так, Г. Шлейхер писал, что язык есть «мышление, выраженное звуками», «язык имеет своей задачей создать звуковой образ представлений, понятий и существующих между ними отношений, он воплощает в звуках процесс мышления. Язык посредством имеющихся в его распоряжении точных и подвижных звуков может с фотографической точностью отобразить тончайшие нюансы мыслительного процесса».
Вернемся к нашим примерам аномалий шизофренического языка. Подобные особенности стиля также можно найти в современной литературе. Разумеется, решающее различие состоит в том, что то, что просто делает шизофреник, сознательно обрабатывается художником как стилистическое устройство. Твердость, преемственность и намерение языка смягчаются мимолетным характером мысли. Боковые мысли, ассоциации, представленные диалоги перекрываются, пунктуации опущены.
Некоммуникативный, бессмысленный становится в литературе «абсурдным». Стилистические устройства - двойные значения, самообучение, одиноко-диалогическая речь в диалоге, аграмматический, салат-слово для бессмысленного шумового шума. Но означает ли это отказ от языка как средство концептуального мышления как средства коммуникации, а не «что-то»? Разве не существует сознательного разрыва смысла в этом абсурде, приводящего к значению в целом, так же как белизна картины может быть чем-то очень интенсивно активным только потому, что она ничто?
Большое внимание проблеме языка и мышления уделял известный отечественный ученый А.А. Потебня. Опираясь на идеи Г. Штейнталя, А.А. Потебня считал, что область языка далеко не совпадает с областью мысли, и при этом полагал, что мышление может существовать и без языка. Например, «творческая мысль живописца, ваятеля, музыканта не выразима словом и совершается без него, хотя и предполагает значительную степень развития, которая дается только языком. Глухонемой тоже постоянно мыслит – и притом не только образами, как художник, но и об отвлеченных предметах, – без звукового языка, хотя, по-видимому, никогда не достигает того совершенства умственной деятельности, какое возможно для говорящих» (176, с. 218).
А.А. Потебня полагал, что история человечества знает периоды, когда язык не был связан с мышлением: «В середине человеческого развития мысль может быть связана со словом, но вначале она, по-видимому, еще не доросла до него, а на высокой степени отвлеченности покидает его как не удовлетворяющее ее требованиям» (177, с. 52). При этом имеется в виду, что в первобытном обществе человек еще не мог пользоваться всеми возможностями языка, а на высокой стадии развития общества язык должен быть очень специализированным, для того чтобы человек имел возможность, используя разнообразные средства языка, передавать в своей речи тонкие смысловые нюансы.
В настоящее время на психологическое отношение «язык» (языковая деятельность) – «мышление» в психолингвистике существует две основные точки зрения.
Согласно первой – связь между языком и мышлением неразрывна, язык (а точнее – речевая деятельность) обусловливает, опосредует мышление (включая восприятие смысловой информации).
Согласно второй – системы «язык» и «мышление» автономны, и между ними в психической деятельности возникает неоднозначные отношения; мышление (даже в «высших» своих формах) может совершаться без языка.
Рассмотрим сначала связи, которые реально существуют между языком и мышлением, а затем – критический анализ представлений как о «неразрывной» их связи, так и «полной автономии» этих компонентов психики.
Прежде всего напомним, что существует несколько видов мышления: образное, образно-действенное, понятийное и осуществляемое при непосредственном участии языка, т. н. «языковое» (или «речевое»); последнее может «вливаться», «проникать» в первые, «обслуживать» их или же выступать самостоятельно.
Если индивиду необходимо использовать знаки языка в процессах мышления, то участие языка в этом процессах оказывается обязательным, а его роль – определяющей. Приведем аргументы.
Как указывают многие исследователи, участие языка в формировании психики и, в частности, мышления в ходе онтогенеза чрезвычайно велико (13, 45, 95, 148 и др.). Отсутствие языка или его неполноценное или искаженное развитие, как правило, ведут к задержке и другим нарушениям развития некоторых видов и сторон мышления (например, у детей с нарушениями слуха, у детей с алалией и афазией и др.). В сложившейся психической деятельности (в разных ее формах) мышление отражает и перестраивает действительность, а знаки языка обеспечивают процесс и выражают результаты мышления; при этом при помощи языковых знаков сознание регулирует мыслительный процесс.
Процесс и результаты мышления, если оно используется в межперсональном общении, всегда должны «воплощаться» в общезначимой, т. е. языковой форме, содержательные (информативные) компоненты также должны быть достаточно «строго» «структурированы», иметь определенную логику изложения и т. п. Содержание мыслительной деятельности, как писал известнейший зарубежный лингвист У. Чейф, должно быть «упаковано» наиболее эффективным образом (248). Все указанное возможно только на основе активного и целенаправленного использования речевой деятельности и соответствующих знаков языка (все многообразие слов-лексем, предложения различной функциональной направленности, тексты).
Наряду с другими средствами интеллектуальной деятельности язык (будучи реализован через речевую деятельность) позволяет нам размышлять не только о реальных вещах, выходящих за границы «наличной ситуации», но даже о вещах, находящихся за границами реального мира (например, о сказочных персонажах, о несуществующих, но возможных событиях и т. п.). Язык (прежде всего его «семантически» значимые элементы) позволяет судить не только о настоящем и прошлом, но и о будущем.
Как и мышление, язык служит прежде всего для выражения связей и отношений между предметами окружающей нас действительности. Как и мышление, речь посредством знаков языка классифицирует и соединяет предметы и явления в нашем сознании.
«Членение» (точнее, «структуризация») мышления в речевой деятельности, кодирование его в языковую форму объективируют процессы мышления. Язык не просто «упорядочивает» мысль, когда ее нужно передать в устной и особенно в письменной или мимико-жестикуляторной форме, он непосредственно участвует в создании и воплощении самой мысли, не только обозначая предметы и явления, но и выражая (в объективной и обобщенной форме) существенные связи и отношения между ними. Для этого он имеет в своем «арсенале» соответствующие средства – уникальные по своей природе, универсальные по своему функционалу знаки, являющиеся семантическими кодами нашего мышления и всей интеллектуальной деятельности в целом.
Наряду с этим речь (РД), обладая ограниченным набором единиц языка и правил их комбинирования, позволяет выражать безграничное количество мыслей, что весьма важно для всех видов неречевой деятельности и для речевой коммуникации (в рамках деятельности общения). При этом, однако, следует учитывать, что язык, являясь особой системой, отличной от системы «психика», как правило, так или иначе видоизменяет формирующуюся и уже сформировавшуюся мысль. Если основная цель мышления - познание мира, то важнейшая цель языка – формулирование и (в известной мере) формирование мыслей. Поэтому грамматические категории своеобразно способствуют выражению мыслей.
Бесспорно и «обратное» влияние мышления на язык. Мышление (а именно процессы осмысления) определяет выбор языковых средств. В нашем сознания окружающий нас мир (при помощи операций мышления) разделен на вещи (предметы, явления) и отношения (действия, состояния, процессы, качества, свойства предметов). При этом миру вещей в языке соответствуют существительные , а миру отношений – глаголы, к которым в данном случае относятся собственно глаголы и все остальные части речи (прилагательные, наречия, предлоги и пр.).
Мышление «структурирует» некую предметную (событийную) ситуацию или ее фрагмент. В языке этому соответствует текст как развернутое связное высказывание или предложение.
Язык (языковые знаки) может быть использован на разных этапах процесса мышления:
(1) на этапе определения проблемной ситуации, где выделяется известное и неизвестное; (2) на этапе постановки интеллектуальной задачи; (3) на этапе установления способа (способов) ее разрешения, (4) на этапе решения мыслительной задачи и, наконец, (5) на этапе сличения результата процесса мышления с его целью. Способом реализации знаков языка в мыслительных действиях выступает сама речевая деятельность, в индивидуально-личностном плане осуществляемая главным образом в варианте внутренней речи. Обеспечивая (через использование «семантических знаков» – знаков языка) процессы мышления, речевая деятельность соединяется с деятельностью мышления, «вливается» в нее, что превращает РД в деятельность речемыслительную. Вспомним здесь гениальное определение Л.С. Выготского о специфике протекания мыслительной (реально – речемыслительной) деятельности – «мысль совершается (создается. – Прим. авт.) в слове», т. е. в речевом (языковом) знаке.
Бесспорно влияние понятийных категорий на состав членов предложения: субъект – подлежащее, предикат – сказуемое, объект – дополнение, атрибут – определение и т. д.
В мысли, как правило, присутствуют субъект и предикат («психологические» субъект и предикат, т. е. как смысловые единицы). В предложении им соответствует синтагматическое членение на «группу подлежащего» – то, о ком (или о ч ем ) говорится в предложении, и «группу сказуемого» – что говорится о субъекте (предмете речи).
О влиянии мышления на язык говорят и многие другие факты. Здесь мы упомянем лишь об одном из них: о происходящем в языковой общности или у отдельного индивида увеличении (уменьшении) объема словаря, расширении значений слов (например: «спутник» – как попутчик или товарищ, «спутник» – как космический аппарат), изменении значений одних и тех же слов (например, ранее слово «прелестный» когда-то означало соблазняющий, прельщающий; сейчас оно означает «очень милый, замечательный»).
В разных формах мышления языку принадлежит большая или меньшая роль (разумеется, важное значение имеют характер и условия осуществления неречевой и речевой деятельности, форма деятельности и многие другие факторы). Например, когда процесс творческого мышления осуществляется для себя, язык (в «эксплицитной», свойственной для внешней речи форме) может не использоваться или же использоваться «рудиментарно». Когда же творческое мышление осуществляется «для других» и тем более с использованием внешней речи (когда мы размышляем вслух), тогда участие языка (в традиционном варианте реализации) оказывается не только необходимым, но и значимым, определяющим. Вместе с тем в подобных ситуациях язык помогает нам уточнять, «упорядочивать» мысли.
Мышление выступает как собственно «языковое» в тех случаях, когда оно необходимо человеку как «языковое» (например, при чтении, при восприятии устных сообщений и др.). Даже так называемое «рутинное» мышление или мышление, которое осуществляется в «автоматическом режиме», часто использует языковые шаблоны (например: «Дважды два – четыре»; «Ученье – свет, неученье – тьма» и т. п.).
Из всего сказанного следует, что мышление и язык теснейшим образом связаны между собой, но связи между ними не однозначные и отнюдь не «механические».
Перейдем к критическому анализу научной концепции о практически полной автономии мышления и языка друг от друга в интеллектуальной деятельности человека.
Доказательства в пользу этой точки зрения можно разделить на 4 группы: логические, психологические, онтогенетические и доказательства, относящиеся к области патологии и временных отклонений непатологического характера.
Рассмотрим вначале так называемые логические доказательства.
Форма существования мышления – образы разной модальности и разной степени обобщения (образы восприятия, образы-представления, понятия и их отношения – суждения и умозаключения). Форма существования языка – это знаки и их отношения. В образах, как уже говорилось выше, непосредственно или опосредованно отражаются свойства, связи и отношения, свойственные объектам – оригиналам (единичным или совокупным, «простым» или «сложным»). Знаки же замещают образы, которые с самими знаками не схожи. Например, когда мы смотрим на стол или представляем некий стол, у нас возникает образ стола, и в этом образе есть свойства, присущие данному предмету – столу. Но в слове «стол» как некоей последовательности звуков (или букв) нет никаких свойств стола; слово «стол» лишь отсылает нас к образу стола, или же образ стола «провоцирует» употребление слова «стол». Точно так же, когда в сознании человека возникает, например, понятие «красота», то оживляется очень сложная система связей между различными образами, система связей, являющаяся результатом известного жизненного опыта индивида, результатом его многообразной психической деятельности. В самом же слове «красота» никакого понятия красоты не содержится. Слово «красота» отсылает к понятию «красота». Или же понятие «красота», возникшее у индивида, побуждает его к употреблению этого слова.
Итак, если знак – заместитель (а таковым он является), то знак не может замещать самого себя, он должен замещать нечто, стоящее за знаком. Это «нечто» – образы (разной модальности и разной степени обобщения) и их отношения.
Давно известно уже ставшее тривиальным суждение: каждое слово обобщает. Суждение, безусловно, справедливо. Но если слово обобщает, то оно должно обобщать не самое себя, а что-то, стоящее за словом. Этим «что-то» выступает опыт психической деятельности человека, значения, стоящие за знаками. (Недаром кроме орфоэпических словарей существуют и словари толковые.) Как писал в свое время Конфуций, слова сами по себе пусты, если не наполнены человеческими эмоциями и идеями.
«Семантические» знаки языка (слово, предложение, текст) обладают не только «представительской» функцией обозначения («наименования», «маркирования»), присущей любому знаку, они обладают значением. Последнее являет собою обобщенное и объективное отражение в сознании человека предметов и явлений окружающей действительности, их связей и отношений. Слово как универсальный знак языка не просто обозначает тот или иной предмет (или его свойство, качество и др.), оно включает в себя обобщенную информацию об этом предмете, его свойствах и функциях. Такими свойствами слово обладает потому, что не является (случайно или не случайно сложившейся) комбинацией звуков. Слово – это еще и комбинация кодов-морфем с их лексикообразующей (или, что почти то же самое, – семантикообразующей) функцией. Слово – это не только универсальный «анализатор» обозначаемого им объекта, но и одновременно «инструмент» для систематизации знаний. Обозначая предмет, слово одновременно относит его к определенной категории предметов (явлений) окружающей действительности. Наконец, через смысловые связи с другими словами (словосочетаниями), через свое «семантическое поле» слово отображает многогранные связи и отношения обозначаемого им предмета с другими предметами и явлениями окружающего нас мира. Исходя именно из такой «семантической природы» слова, Л.С. Выготский и определял его как единство знака («имени») и значения. Неправомерно поэтому рассматривать слово (и другие знаки языка) только как средство выражения, передачи мысли (некоторого мысленного содержания), отводя роль «хранителя» информации исключительно образам-представлениям. Сами по себе, не будучи соединенными со знаками языка, образы и представления универсальными «держателями» информации (во всяком случае в психической деятельности человека) не являются. Нельзя не учитывать, что знаки языка (и в первую очередь слово ) являются материальными носителями значения («семантики»), в то время как образы-представления суть их идеальные носители. Но без усвоения значения знаков языка (через «присвоение» последних в процессе овладения речью) человек лишен возможности использования образов-представлений как «носителей» значения и, соответственно, как «семантических единиц» – единиц «информативного поля». Именно слово, являясь универсальной «матрицей» для фиксации и хранения информации при своем «соединении» с образом-представлением, передавая ему свою «семантику», и обеспечивает эффективное использование последнего как инструмента мышления. Именно слово через свое значение и вторую составляющую своей «семантики» – «смысл» – и выступает как основной «фиксатор» жизненного – социально-личностного опыта человека. Сам по себе образ-представление (каким бы ярким и эмоционально-насыщенным он ни был, какой бы степенью обобщенности ни обладал), без опоры на значение соответствующих знаков языка (прежде всего слова), весьма ограничен по своим «информативным возможностям». Вбирая в себя (в ходе психического онтогенеза) содержательную (информативную) составляющую значений слов и других «семантических» знаков языка, формирующиеся в сознании человека образы-представления об окружающем нас предметном мире превращаются в универсальное средство интеллектуального отражения окружающей действительности, в уникальный инструмент нашего мышления.
Отдельно следует сказать о таком универсальном средстве мыслительной деятельности человека, как понятие. Представляя собой максимально обобщенное представление о том или ином объекте (факте, явлении) окружающей действительности, понятие неотделимо от знаковой, в первую очередь языковой формы своего выражения. Понятие всегда актуализируется, выражается через основные знаки языка – предложение или текст, без них оно как бы не существует. Отличительной особенностью понятия является то, что оно всегда включает в себя информацию об основных свойствах и качествах того предмета или явления, которое отображает. Понятие – это не только максимально обобщенное, но и максимально «семантически насыщенное», информативно «объемное» отображение предмета в сознании человека. «Актуализация» этой информации в нашем сознании, представление и отображение наиболее важных признаков и свойств объекта, его «функционала» попросту невозможна без использования знаков языка, поскольку именно они в оптимальном варианте «способны» фиксировать и сохранять используемую для мыслительных действий информацию о том или ином предмете. В этой связи намеренное противопоставление понятий знакам языка является не только не обоснованным, но и неправомерным.
Методический аспект проблемы взаимоотношений языка и мышления, на наш взгляд, заключается в следующем. Поскольку образно-понятийный аппарат нашего мышления представляет собой сложную производную, образуемую, с одной стороны, психическими процессами восприятия и памяти, а с другой – «семантическими» знаками языка, поскольку он является продуктом психического онтогенеза (как собственно интеллектуального, так и языкового развития человека), обоим этим компонентам речемыслительной деятельности человека в ходе речевой (и в частности логопедической) работы должно уделяться особое внимание. Как невозможна эффективная мыслительная деятельность без формирования четких, «содержательных», чувственно-информативных образов-представлений о предметах и явлениях окружающей действительности (педагогический аспект речевой работы), так не состоятельна она и вне опоры на универсальные знаки языка (аспект формирования языковой способности – способности к адекватному использованию знаков языка в речемыслительной деятельности ).
Рассмотрим некоторые другие аргументы сторонников теории «автономии» языка и мышления (Л. Блумфилд, X. Джексон, У.Л. Чейф, Л.В. Сахарный и др.).
Если рассматривать связи «мышление – язык» в коммуникационном и информационном аспектах, то они в полной мере неразрывны и многофункциональны. Если же ее рассматривать в аспекте процессуальном, то это связь относительная, возможная, но не всегда обязательная. Системы «мышление» и «язык» автономны. Мышление может функционировать независимо от языка, тогда как язык без мышления функционировать не может.
Есть большое число явлений, которые нельзя или почти нельзя выразить посредством языка. Это так называемые «тонкие» мысли и чувства, некоторые интуитивные состояния, сфера искусства: музыка, живопись, балет и др. Об этом также свидетельствуют поэтические высказывания художников слова. Вот наиболее часто приводимые в психологической литературе примеры:
Ф. Тютчев:
«Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь».
Или А. Фет:
«Как беден наш язык: хочу – и не могу!
Не передать того ни другу, ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною».
3. Гиппиус: «Мне кажется, что истину я знаю – И только для нее не знаю слов».
Или, например, «парадоксальное» у И. Бунина:
«Поэзия темна,
В словах невыразима».
В.В. Розанов: «Восторг всегда нем» и т. п.
Средствами мышления, кроме обыденного (идиоэтнического) языка, выступают и другие знаковые системы: так называемые языки науки (например, математики, химии, физики и др.), искусства (живописи, музыки, балета) и др.
Если результат мышления выражается в языковой форме, то это вовсе не означает, что сам процесс мышления протекал в языковой форме.
Мышление и язык имеют разное строение. Если в каком-то языке нет тех или иных форм, которые есть в других языках, то это не свидетельствует о том, что таких форм (скажем, временных, пространственных) нет в мышлении людей, говорящих на этом языке.
Нет изоморфизма между содержанием и выражением, что проявляется в разных подсистемах общей системы языка. Например, когда мы говорим: «Маша пошла в магазин. Там она купила...», то между словом «там» и понятием «магазин» изоморфизма нет, хотя слово «там» в данном контексте отсылает нас к понятию «магазин»; также нет изоморфизма и между словом «она» и собственным именем «Маша».
Идиоматические выражения говорят о том же. Никто (в норме) не понимает в прямом смысле выражений: «Лезть в бутылку», «Играть на нервах» и т. п.
Невербальный характер понятия подтверждают, в частности, случаи билингвизма. Владеть разными языками – не значит владеть разными системами понятий или какими-то особыми видами мышления. Надо полагать, что у билингва, к примеру, существует одно понятие «красота», несмотря на разные языковые формы его выражения: «красота» (русский язык), «beauty» (англ.) и (надо же!) «uroda» (польский) и т. д. При этом, разумеется, нужно учитывать, что особенности исторического опыта, культуры того или иного социума определяют особенности понятий, а также процесса и содержания мышления. «Билингв», естественно, это может знать, но может и не знать. В противовес теории лингвистической относительности правомерно утверждать: не язык диктует нам содержание понятий и процесса мышления; их содержание определяется сложной совокупностью вне-языковых факторов. Язык же мы используем как одно из многих средств мышления. Если вновь обратиться к известному примеру большого числа названий оттенков и «состояний» снега у жителей Крайнего Севера, которых (названий) нет в практике, скажем, петербуржцев, то это различие связано не с языком, а с социальными потребностями: например, эскимосу жизненно необходимо различать (и называть) оттенки снега, большинству петербуржцев это не нужно. Однако в случае необходимости они окажутся способны различать оттенки снега и найдут в русском языке средства для их обозначения (многие, впрочем, уже реально или потенциально в нем содержатся: снег – белый, серебристый, молочный, цинковый, стальной, цвета сливок, цвета слоновой кости, цвета седины, ослепляюще-белый, бело-голубой, грязно-белый и т. д., равно как: рыхлый, плотный, глубокий, искрящийся и т. д.).
Сама мысль часто начинает формироваться, не имеющая достаточно прочных «опор». Уже в силу этого она не может быть всецело языковой. Хотя язык, если это необходимо, используется в процессе мышления и помогает его осуществлению.
Следует помнить, что в речи, если она обращена к адресату, мы передаем не слова в их последовательности и сочетания, а мысли, а именно – посредством речи возбуждаем у адресата мысли или побуждаем его к формированию передаваемых мыслей.
Не следует забивать, что посредством языка нередко передается не вся мысль, а только часть ее, или же мы передаем какую-то одну мысль (или несколько) из большой совокупности мыслей, возникших у нас в данной проблемной ситуации. Понятно, что в первую очередь это определяется целью деятельности, но не только ею. Неоднородный характер феноменов «мышление» и «язык» также определяет эту «редукцию». Например, в высказываниях «Ты домой? (идешь) – Домой» (иду)», находящиеся в скобках слова существуют в сознании говорящего как понятия, но отсутствуют как языковые данности. Равно в тексте: «Пошел Петр на прогулку. Взял (Петр) с собой (на прогулку) Ивана, который... (т. е. Иван)» находящиеся в скобках слова «редуцированы».
О расхождении неязыковой семантической программы и программы языковой свидетельствуют затруднения в поиске слов и синтаксических конструкций; в таких случаях возникают остановки в речи, хезитации, эмболофразии, протягивания; используются «вставочные» конструкции (типа «Ну, как бы сказать») и т. п.
Отличие неязыковой семантической программы от языковой подтверждается и множеством других фактов. Из них назовем еще лишь один – подтекст. Например, когда учитель обращается к разговаривающим ученикам: «Вы, вероятно, забыли, что завтра контрольная работа?», то он напоминает им не о предстоящей контрольной, а призывает их к тишине.
Человек способен в доли секунды решать сложные интеллектуальные задачи. Для их вербализации, как правило, требуется значительно больше времени.
Вместе с тем понятия в речи, как пишет У. Чейф, должны подвергаться процессу «линеаризации». Нередко расположение семантических единиц («понятий») и расположение слов в предложении не совпадает. Например, в «традиционной» ситуации нам следовало бы сказать: «Иван нес мяч, упавший в яму», но мы можем сказать и так: «Упавший в яму мяч нес Иван».
Другим, также никак не обоснованным, «посылом» является неправомерно завышенная оценка возможностей неречевого (т. е. не опирающегося на использование знаков языка) мышления, которое, по всей видимости, проистекает из односторонней трактовки самой природы мыслительных процессов у человека. Формирование мыслительных действий и операций в психическом онтогенезе происходит не только под воздействием «внешних факторов» (в частности, сигнальных раздражителей) и предметно-практической деятельности, но и под непосредственным влиянием формирующейся речи, под воздействием практики живого речевого общения, речевой деятельности во всех ее видах и формах (включая формирующуюся внутреннюю речь). В процессе «содружественного», взаимовлияющего развития мышления и речи (РД) происходит постоянно расширяющееся вовлечение в мыслительные процессы знаков языка, превращение последних (прежде всего благодаря их уникальным свойствам) в действенный и универсальный «инструментарий», орудие мышления человека. Именно в этом, по нашему мнению, и состоит принципиальное отличие мыслительной деятельности человека от аналогичных «аналитических» процессов у животных. Трактовка же знаков языка как средства (в первую очередь) выражения и передачи «продуктов» мышления (мыслей) выглядит не просто однобокой, но и во многом «умаляющей» достоинства интеллектуальной деятельности человека.
Онтогенетические доказательства, «опровергающие» представление о неразрывной связи мышления и языка (193, 202, 275).
С первых недель жизни ребенка ему необходимо удовлетворять не только биологические, но и рождающиеся у него социальные потребности, а для этого – вступать в контакты со взрослыми и решать хотя и «примитивные» (с точки зрения взрослых), но чрезвычайно важные для него задачи. Средствами вербального экспрессивного языка большинство детей до 7–9 месяцев жизни не обладает (хотя обладает очень развитой невербальной коммуникационной системой). Тем не менее как показывают многие исследования, ребенок мыслит (193, 284).
Следовательно, мышление развивается без участия вербального экспрессивного языка.
Появившийся у детей общеупотребительный вербальный экспрессивный язык (в 8–9 мес.) долгое время остается несовершенным: ограничены и неполноценны словарь и синтаксис, во многом «неправильно» (с точки зрения нормы «взрослой» речи) функционируют системы словообразования и словоизменения и т. п. Несмотря на это, мышление ребенка развивается, и что очень существенно – в правильном направлении.
Когда же ребенок уже достаточно хорошо овладевает системой языка (примерно к 5 годам), то это вовсе не означает, что он овладел системой мышления. Многие операции мышления ему оказываются доступны в гораздо более позднем возрасте (к 10–11 годам и позднее). Например, ребенок овладевает придаточными предложениями причины, но не овладевает в должной мере умозаключениями о причинно-следственных связях явлений или событий.
Ряд исследователей (например, Г. Фёрт, 1964) не обнаруживает в мышлении глухих, не владеющих устным языком, каких-либо существенных отличий от нормы; более того, в некоторых операциях образного мышления глухие превосходили слышащих.
Экспериментальные исследования А.И. Мещерякова – известного исследователя слепоглухонемых детей – опровергают мнение о том, что психика рождается только вместе с усвоением языка. Язык в онтогенезе, как утверждает А.И. Мещеряков, лишь оформляет уже сложившиеся элементы психики, возникшие в актах предметно-практического поведения.
Случаи афазии без нарушений мышления (или без выраженных нарушений его) свидетельствуют в пользу относительной независимости мышления и языка.
Также и большинство детей с экспрессивной (моторной) алалией по результатам исследования образного и понятийного мышления не отличаются от нормы, а некоторые дети даже с тяжелой степенью нарушения языковой системы превосходят нормально развивающихся детей (X. Джексон, 1996; И.Т. Власенко, 1990).
Речь больных с шизофренией в формально-языковом отношении бывает совершенной, однако содержание речи (в смысловом плане) часто грубо нарушено.
Оговорки, которые появляются у здоровых людей в результате временных отклонений непатологического характера (усталость, дефицит времени для сообщения, отвлекавшие факторы и др.) также свидетельствуют о расхождении процессов мышления и языка, например, когда мы заменяем слова из синонимического поля («шкаф» «сервант», «шуба» «пальто») или из поля антонимического («садись» – «вставай»; «закрой» – «открой»).
Явление временной амнезии слов при сохранении в памяти им соответствующих понятий также подтверждает автономию языка и мышления. Например, человек способен дать развернутое описание некоего понятия, но не в состоянии вспомнить слово, его называющее. Сюда же можно отнести и «феномен висения на кончике языка».
Рассмотренные выше «дискуссионные» концептуальные положения, характеризующие психологический аспект отношений языка и мышления, позволяют сделать общий вывод о том, что мышление и язык (речь) теснейшим образом взаимосвязаны в психической деятельности человека; мышление в значительной мере зависит от языка, так же, как и язык зависит от мышления; эти связи взаимозависимости и взаимообусловленности двух основных интеллектообразующих компонентов психики человека являются многосторонними и далеко неоднозначными.
